Паула Гослинг - Кобра

– Я просто… – она поколебалась под взглядом его холодных, зеленых глаз, но продолжила: – Я просто хотела сказать спасибо за… все… что ты сделал… Я имею в виду… Я знаю, опасность… Он мог бы…

– И ты хотела бы сказать спасибо в постели, так? – его легкий металлический голос резко прервал ее заикание. Она даже отступила на шаг под его действием.

– Ну… Это…

Он наклонил голову к плечу.

– Это приятный жест, я не против. Не так-то легко спать с хорошенькой цыпочкой, ночь за ночью, ничего не предпринимая. Конечно. Почему бы и нет?

Он оглядел Клер с ног до головы, усмехнулся и потянулся к ней. Она отступила еще на шаг.

– Не прикасайся… Ты превращаешь это в физический акт.

Его глаза сузились.

– Ну и что, что это еще может быть? Приятный жест, как я и сказал. Люди этим занимаются все время, и это нормально.

– Я не хотела сделать приятный жест, – она боролась со смятением и шоком от его неожиданной бесцеремонности. – Я… Ты мне нравишься, Майк. Ты особенный. Я чувствую, что я…

– Это мило. Ты мне тоже нравишься, – сказал он не терпеливо.

Почему-то в его устах это прозвучало совсем по-другому, и он разрушал что-то каждый раз, когда говорил. «Она опять сжимается», – подумал он в отчаянии, прячась за собственным лицом.

– Нет, – она наконец отвернулась. – Извини… Я, кажется, слишком много выпила.

Он с силой сжал за спиной кулаки и сказал самым ледяным тоном, на какой только был способен:

– Так ты хочешь трахаться или нет?

Она вскинула голову и ее плечи сжались.

– Нет. Нет, спасибо. Я… не… хочу… трахаться. Забудь об этом. Извини.

– Как скажешь. Изнасилований я и сам не люблю.

Он увидел, как она, не глядя, схватила пижаму и захлопнула за собой дверь в ванную.

Малчек закрыл глаза. «Ты подонок, – сказал он себе, поворачиваясь, чтобы уставиться в телевизор. – Поправка. Настоящий подонок улыбнулся бы и сказал то, что требовалось. Вес равно это был обыкновенный «культ полицейского». Всего лишь благодарность, облегчение и бутылка вина. Я тоже не хочу трахаться с тобой, Клер я хочу любить тебя, а это испортило бы жизнь нам обоим. Но если есть где-нибудь святой, покровительствующий полицейским, послушай меня, а, приятель? Не позволяй ей больше так на меня смотреть. Пожалуйста».

На экране ведущий телепрограммы увлеченно разговаривал с шимпанзе. Обезьяна продолжала есть банан глазея на публику. Тогда ведущий тоже съел банан. Малчек переключил телевизор на другой канал и стал смотреть, как храбрый герой-одиночка мощным ударом выкидывал пьяного ковбоя из окна бара, взорвавшегося миллионом осколков.

«У меня в душе есть место только для меня одного, – попытался он объяснить парню в белой шляпе. – Я никого не могу впустить сюда. Мне больше не будет больно. Никто больше не сделает мне больно. Когда я хладнокровно убил своего первого, я запер дверь на замок. Она заслуживает большего».

Население Пауковых Лугов превышала тысячу, только когда в разгар сезона лыжные курорты поблизости оказывались переполнены. Теперь же, в августе, под деревьями было жарко и пустынно, а на окнах домов, прятавшихся за большими лужайками, шторы были опущены.

Следуя указаниям Гонсалеса, они, не доезжая до центра городка, свернули налево и проехали полмили по неасфальтированной проселочной дороге. Когда Малчек вышел из машины, его поразила тишина. Ни вскриков детей, ни лая собак, ничего. Позади него открытый автомобиль глухо стукнулся передними шинами о сломанный угол бордюра, а вдалеке виднелись два пыльных следа за пикапом Ван Шаатена и грузовичком Дэвиса. Гарнер и Мартин, ехавшие впереди, уже сидели под сосной, рядом со своим мотоциклом. От его мотора дрожащей дымкой поднимался жар и растворялся где-то вверху среди тяжелых ветвей. Гарнер доложил, что он проверил задний двор дома – одна машина, без каких-либо опознавательных знаков. Вокруг никого.

– Жди здесь, пока не позову, – сказал Малчек Клер, наклоняясь к открытому окну. Она кивнула и он пошел к дому. Ему подумалось: что послужило причиной уединения этого ярко-желтого дома под соснами – деньги или чье-то чувство юмора? Дом был окружен довольно большим участком земли, поросшим сорняками, и шиповник накрепко обвил безвкусный орнамент крыши и стоек веранды. Когда-то отделка была красной, но, как и желтые стены, поблекла от времени и дождей. Камин не горел. Скрипучие ступеньки объявили о его прибытии лучше всякого звонка, а входная дверь распахнулась еще до того, как он добрался доверху. Высокая фигура уставилось на него из проема за сеточной дверью: