Жозеф Кессель - Лев

— Увезите меня, увезите меня отсюда! — крикнула она мне.

Я подумал, что она говорит об этой поляне, где мы были, но Патриция снова закричала:

— Я не могу больше видеть отца, не могу больше видеть этот заповедник!

Как можно ласковее я опустил руки на узкие, сжатые плечи.

— Я сделаю, как ты хочешь, — сказал я Патриции.

И тогда она вскричала:

— Возьмите меня с собой в Найроби!

— Хорошо, а там куда?

Патриция искоса бросила на Буллита взгляд, полный ненависти.

— В пансион, где я уже была, — сказала она холодно.

Я подумал, что это просто гневная вспышка, желание отомстить, которое быстро пройдет.

Я ошибался.

Мы выехали в Найроби еще до восхода луны. Так пожелала Патриция. С той же почти истерической страстью, с какой она цеплялась за заповедник, она хотела теперь как можно скорее от него избавиться, — словно бежала от привидений. От одной мысли, что ей придется провести здесь хотя бы еще одну ночь, девочка начинала дрожать, и мы боялись, что ее здоровье и рассудок не выдержат. Пришлось уступить. Было решено, что мы проведем ночь в гостинице в Найроби, а утром я отведу Патрицию в тот же пансион, где она уже побывала.

Патриция никому не позволила укладывать свои вещи. Она сама выбрала для дороги легкое шерстяное платьице, пальто из твида и круглую фетровую шляпку. Сама отобрала одежду, которую хотела взять с собой. И выбросила все, что напоминало о заповеднике, — комбинезоны, охотничьи мокасины, — все, все!

Маленький чемодан и портфель с ее тетрадками и учебниками лежали между нами на заднем сиденье машины. Бого тронулся с места. Два рейнджера сидели с ним рядом. Они должны были проводить нас до границы заповедника. Во избежание опасных встреч. До сих пор ни один посетитель не имел права тревожить животных в ночные часы.

Хижина, которая приютила меня на несколько дней, осталась позади. Затем деревушка. Мы выехали на большую дорогу. Патриция забилась в угол, сжалась в комок, и лицо ее, под круглой шляпкой, казалось неясной тенью. Она упрямо смотрела только внутрь машины. И не шевелилась. Словно перестала дышать.

Молчание было ужаснее всего. Надо было вырвать ее из этого одиночества. Я задал первый вопрос, который мне пришел на ум:

— Почему ты не захотела, чтобы мать проводила нас?

Патриция ответила сквозь стиснутые зубы:

— Что ее слезы? Она все равно довольна.

И это была правда. Сибилла плакала и мучилась, глядя, как страдает ее дочь, но, несмотря на все это, я чувствовал, что она счастлива. Наконец-то исполнилось ее сокровенное желание: теперь дочь ее, ей же на благо, станет, как все. Наконец-то свершилось то, о чем она уже не мечтала!

— Ей остался отец, она будет рада его утешить, — добавила Патриция голосом, от которого мне стало больно.

И это тоже была правда. Страдания Буллита открывали перед Сибиллой чудесные возможности. Сразу помолодев, она прямо на моих глазах начала разыгрывать роль утешительницы. Да, у Буллита оставалась его любовь, его заповедник и его виски.

А у Патриции не осталось ничего. По ее собственной вине? Но в чем она виновата? У нее был лев. У нее был моран. Она просто хотела, чтобы они сыграли в ту самую игру, о которой ей столько раз рассказывал ее любимый отец.

В свете фар отчетливо виднелись все неровности дороги, кусты и стволы деревьев. Внезапно нам преградил путь какой-то утес. Бого резко затормозил. Рейнджеры крикнули ему что-то. Он выключил фары. Огромный, чудовищный слон — расплывчатая громадина, более черная, чем ночь, — стоял перед нами. Хобот его неуверенно, медленно раскачивался.

— Наверное, старик-одиночка? — спросил я Патрицию.

Она не ответила. Даже не взглянула на черного гиганта. Она отринула от себя, отбросила навсегда весь парк и всех его обитателей.

Слон тронулся с места, прошел мимо нас и углубился в заросли. Слышно было, как трещат колючие кусты.

Бого включил мотор, и мы поехали дальше. Патриция сидела неподвижно, спрятав лицо под своей круглой шляпкой. И вдруг схватила ручку дверцы, открыла ее и чуть не выпрыгнула на ходу. Как ни замыкалась она в себе, какими отчаянными усилиями ни сдерживалась, она узнала, почувствовала, что мы доехали до перекрестка, откуда боковая тропа вела к большому дереву с длинными ветвями.

Я даже не попытался ее удержать. Я с ужасом думал о том, что ее ожидает в Найроби: дортуар, столовая, тюрьма хорошего общества. Патриция сама захлопнула дверцу и еще глубже забилась в угол. Но теперь ее трясло.