— По крайней мере, слава заслуженная.
— И посмотрим, что она тебе принесет, — подчеркнул Нилсон.
— Ты забываешь, что она дает нам, — заметил Пински.
— Что?
— Всякого рода самооговоры, учитывая известность, которую любители этого дела получат в публике, — плюс внимание и с нашей стороны, и со стороны прессы. Мы будем вынуждены проверять и этих, — заключил Пински. — А мы еще не закончили с теми, кто сам обвинил себя после случая с Ентолом.
Нилсон впал в уныние:
— Я чувствую, меня одолевает одна из моих головных болей.
— Как у тебя может быть больше, чем одна — если ты сам один? — спросил Пински, двигаясь к двери.
Нилсон изобразил обиду:
— Это нехорошо с твоей стороны, Нед. Это обидно. Ты расстроил меня, так и знай — ты очень расстроил меня. — Он подмигнул и прощально помахал Страйкеру рукой. Через стеклянную дверь ответ Пински не был слышен, но его усмешка сказала сама за себя.
Страйкер криво улыбнулся. Любопытно было наблюдать за расследованием твоего собственного случая со стороны. Но Тос лежал белый и неподвижный в госпитале, а он сидел здесь бездеятельный, как последний осел, не зная, куда идти, что делать.
Он схватил свою кофейную кружку и бросил ее в угол, где она разбилась громко — и окончательно.
Но это не помогло. Совсем не помогло.
Три часа спустя он все еще сидел там. Разбрызганный кофе засох на стенах и полу, и осколки кружки все еще лежали там, куда они упали. Он послушал по телефону сообщение Дэйны, которая была в Сити-Холл и просматривала картотеку, и сам сделал несколько звонков. Дальше он никуда не двинулся.
На улице было уже почти темно, и городские огни стали отражаться от низких облаков, которые затянули небо, принеся с собой теплый весенний дождь. Страйкер хотел зажечь настольную лампу и зарычал от боли, пронзившей плечо. Сидеть неподвижно так долго ему приходилось редко, и тело немедленно среагировало на это. Неподвижная темная фигура за освещенным полем, он был одинок в своем застекленном кабинете, как молчаливая рыба, двигающая плавниками в тени оживленного аквариума. Он наблюдал, как помещение полицейского отделения опустело после одной смены — и вновь заполнилось с наступлением другой. Люди выходящие приветствовали входящих. Некоторые оставались, чтобы обменяться новостями за чашкой кофе, другие просто дружески махали рукой — и уходили развеяться за пивком перед тем, как пойти домой, в другой мир; мир жен, детей — и, в некоторых случаях, мир понимания.
И любой из них мог стать следующей жертвой.
Любой из них мог поймать убийцу.
В любом случае он мог бы все еще сидеть здесь, пока это происходит.
Дверь кабинета отворилась, и на пороге предстал Нилсон.
— Подбросить домой? — спросил он.
Страйкер вздохнул и поднялся из кресла. С трудом потянул пиджак, на одну руку. Оба — он и Нилсон — не произнесли ни слова, ни в кабинете, ни по пути домой. Подъехав к его дому, Нилсон заглушил мотор.
— Я помогу тебе устроиться, — предложил он.
— О черт, я и сам смогу, — проворчал Страйкер, но был благодарен за компанию, и не стал больше протестовать. Прошли по дорожке, и он вручил Нилсону ключи, а тот отпер дверь и включил свет.
— Спасибо, — сказал Страйкер и протянул руку, чтобы взять ключи, но Нилсон уже вошел и держал для него дверь открытой.
— Слушай, а хорошо ты здесь устроился, — сказал Нилсон, оглядываясь. — Мне нравится.
Он пробежал взглядом по разностильной смеси мебели от модерна до антикварной, по книжным полкам от пола до потолка на дальней стене, по картинам на противоположной, по полированным полам и груботканным занавесям, которые дополняли яркие лоскутные коврики на стенах.
— Спасибо, — устало сказал Страйкер. Он пошел к кухне. — Пивка?
Нилсон посмотрел на него сердито:
— Нет, спасибо. Послушай, почему бы тебе не перестать демонстрировать твой чертов энтузиазм и не полежать? Мне действительно надоело это твое вечное мужество.
— Следует сказать: ваше мужество, лейтенант, сэр, — усмехнулся Страйкер.
— Ах-ах. Это в нижнем городе ты будешь «сэр», а здесь самое лучшее, на что можешь надеяться, — это душевный контакт, — парировал Нилсон. — Посиди, я сейчас сформулирую некоторые вещи в твоем стиле.
Страйкер опустился на кушетку и тут же почувствовал дрожь в ногах. Нилсон был прав: нечего обманывать себя, что ранение не подействовало на него. Так же нечего, как и делать вид, будто он не собирается лично расследовать этот случай. Пускай себе Клоцман говорит «нет», а он собирается кое-что предпринять. Хоть кое-что.
Читать дальше