Сергей Дигол - Утро звездочета

Другая причина — мои дети, мои дорогие Андрейка и Лерочка. Их привязанность ко мне тоже затухает. Я чувствую это, и не склонен обвинять Наташу. Редкость наших встреч тоже ни при чем, напротив, я даже нахожу, кому поставить это в заслугу. Разумеется Никите — мужчине более привлекательному, в разы более состоятельному и, как я теперь понимаю, куда более внимательному к детям. К моим детям.

Мои же знаки внимания дети воспринимают как неумелые и запоздалые — да они такими и являются. Наши совместные субботы утомляют их еще больше чем меня, и под вечер, вымотанный и опустошенный (в том числе — финансово), я не нахожу ответа на один и тот же вопрос. Как, черт возьми, он все это успевает? Зарабатывать на шубы и курорты для Наташи и быть интересным для моих детей? У меня на это никогда не хватало времени.

Как ему, думаю я, глядя в спину уходящему Табакову, на все хватает времени? И ведь на самом деле никогда не хватало, и хорошо, если он с пяток раз был в школе, где учились его дети. При этом даже сейчас на каждый свой день рождения он собирает вокруг себя всех. Детей и внуков, а может, уже и правнуков, и все они соревнуются за внимание отца и деда, за то, чтобы именно их подарки и знаки внимания были оценены по достоинству. Как он, черт возьми, это все успел? Сделал карьеру, поднялся над миром и теперь загораживает собой, как щитом, идущих к вершинам потомков?

«Рабочее» название спектакля — а на афише значится «Война и мир. Начало романа. Сцены», — не оскорбляет разве что потому, что понимаешь логику создателей. Вернее, представляешь, что понимаешь.

Представляешь вполсилы включенные прожектора, стулья, лежащие в углу сцены, бутылки с минеральной водой у рампы, актеров в футболках и актрис в джинсах, режиссера, вскакивающего с привычного места в седьмом ряду. Название как бы говорит: не сочтите за дерзость, но мы тут замахнулись на Льва Николаича, так давайте представим себе, что мы просто репетируем, а битком набитый зрителями зал — ну что ж, заплатить за просмотр даже репетиции «птенцов фоменковских» не грех. Да разве и не особый это вид зрелища — подсмотреть, словно в замочную скважину за репетицией спектакля?

К счастью, все эти надстройки, которые можно отнести к собственным несостоятельным амбициям («а вот что бы я делал, взявшись за такой неподъемный проект») разбиваются сразу после поднятия занавеса. Когда забываешь обо всем, а если и вспоминаешь название, то негодуешь на самого себя за свой субъективный суггестивизм. А что, ведь и в самом деле лишь начало романа, и, действительно, лишь сцены. Никто и не обещал ничего более.

Сцен несколько, но авторская канва сюжета ничуть не страдает. Салон Анны Шерер, обед у Ростовых, смерть графа Безухова — вот основные точки, мимо которых течет то, что в постановке Фоменко и в блестящем исполнении его питомцев, как начинает казаться в ходе спектакля, и является чем-то более важным. И это — повседневная людская жизнь. Почему-то не возникает сомнений, что именно этого и пытался добиться Мастер, а именно так, с большой буквы, хочется величать Фоменко, и не только потому, что слово происходит от также начинающейся с заглавное его Мастерской.

Конечно, Мастер манипулирует. Он понимает, что главное для человека — заглянуть в уже упомянутую замочную скважину, увидеть жизнь соседа, точно такого же человека как он. Но, похоже, понимал это и Лев Николаич, ведь авторский текст сохранен, выходит, Фоменко и его труппа только расставили акценты? А заодно, сделали за толпы исследователей наследия Толстого то, чего они не заметили за полтора столетия сопения над рукописями и дневниками иконы отечественной литературы?

И да, и нет. Да — потому что мирная жизнь лежит в основе сюжета, просто потому что войны в спектакле и нет, до нее дело и не доходит. Нет — потому что понимаешь, что, возможно, роман Толстого мы привыклки воспринимать с пусть и привычного, но одного ракурса. Не путь ли это к оскудению текста, пусть и самого великого?

Даже название «Война и мир», если не произносить его, а, так сказать, всмотреться в него внутренним взором, после спектакля Фоменко наводит на странные сомнения. Какая война? При чем тут мир? Это же просто жизнь!

И фоменковцы поют гимн этой «просто жизни», срывают маски «войны и мира» с того, что и является подлинной ценностью, подмене которой в этом мире давно никто не удивляется. Война и мир — необязательный фон, а главное — сцены. Кусочки, фрагменты большой мозаики, которая и есть наша жизнь.