Сергей Дигол - Утро звездочета

— Очевидно, что официант Карасина не убивал, — не обманывает наших ожиданий он. — Он вон, в камере разве что в штаны не ссыт. Неврастеник. И все же его вина очевидна. Как и вина охранников, уборщицы, администратора, директора и, возможно даже владельца. Все они молчат. Молчат и упорно отказываются сдавать Усатого.

Мой локоть скользит по столу и от трения кожи о дерево звук получается неприятным и даже неприличным.

— Джаз — это, конечно, круто. Но ведь нам еще эксперты дали понять: удар наносил профессионал. Это касается и силы, и направления, и даже, так сказать, биографии удара. Понятно, что убийца стремился отвести подозрение от себя и придумал своему удару чужую биографию. Официант не случайно больше остальных подходит под убийцу; настоящий убийца просчитал и это. И то, что удар тесаком не мог быть нанесен кем-то, кого в тот момент не было в ресторане, и то, что ростом под исполнителя удара больше остальных подходит официант. Все это было продумано и исполнено на высочайшем уровне. С убитым официант находился в наиболее тесном контакте, и под официанта и косил настоящий убийца, наш профессионал. Не знаю как вам, а для меня вывод очевидный: убийца — Усатый.

Первым успевает кивнуть Кривошапка, за ним Дашкевич, а уж затем вступают вразнобой кивают аутсайдеры: Иванян и Скворцов. Я, похоже, киваю последним. Внутренне я безоговорочно соглашаюсь с шефом, чувствуя, однако, что это еще не все, и что до конца совещания Мостовой может выкинуть еще более головокружительный кульбит.

— Соответственно, нам нужны признания, — продолжает он. — О признании самого Усатого можно забыть; это, надеюсь, уже всем понятно. Давите на остальных, от уборщицы до администратора. Надо владельца пресануть. Делайте, даю полный карт-бланш. Еще раз повторяю: к среде нужен результат. В противном случае…

Он разводит руками так, что становится понятно: в среду эти самые руки могут полностью утратить контроль над ситуацией.

— При этом я не исключаю, — тяжелеет голос Мостового, — что признаний так и не последует. Что будем делать, если никто не признается? А, коллеги?

— Маловероятно, — говорит Дашкевич в приложенные к губам пальцы.

— Что ж до сих пор молчат? — интересуется Мостовой.

Не отнимая пальцев от губ, Дашкевич прочищает горло — сдержанно, но мучительно.

— Не обязательно калечить людей, чтобы добиться результата, — говорит Мостовой. — Им нужно внушить одну мысль. Мысль о том, что если они оказались здесь, у нас, рассчитывать больше не на кого. Все, приехали. Мы для них — даже хуже, чем вердикт Гаагского трибунала. Мы не транслируем допросов, и наша деятельность не имеет никакого отношения к так называемому общественному мнению. И это, кстати, совершенно нормально. Напоминаю, что одной из целей при создании нашего комитета была необходимость повышения качественных показателей. Иными словами, принципиальное улучшение раскрываемости. Поэтому кадровый состав комитета пополняется только лучшими профессионалами, — он бросает короткий взгляд в мою сторону. — Что же получается? Полномочия у нас, я считаю, вполне приличные — это во-первых. В штате высокопрофессиональные сотрудники. Во всяком случае, лучшее, что есть в нашей стране — это во-вторых. Ну и в третьих, где результат, товарищи следователи? Где признания?

Напряжение нарастает, и не только в мозгах молчащих за столом людей. Еще немного, и клокочущая начинка головы Мостового даст о себе знать и вот тогда нам, сидящим в непосредственной близости от эпицентра взрыва, не обойтись без последствий.

— Я вас, собственно, ни в чем не виню, — внезапно сменяет шеф гнев на милость, — но с сожалением вынужден констатировать: мы попали в патовую ситуацию. Боюсь, у тех, кто расставил нас, не останется иного выхода кроме как перевернуть доску. Понимаете? Как бы нам всем не слететь с доски к чертовой матери.

Да, шеф, понимаю, мысленно отвечаю я, но даже не пытаюсь кивнуть. Впервые в кабинете Мостового я чувствую себя осажденным в слабо укрепленной крепости, а в запертых вместе со мной людей вижу не соперников — наши соперники там, за дверью, — а соратников по несчастью.

— Все не так просто, коллеги, — продолжает шеф. — Молчание наших ягнят, которых скоро не куда будет сажать, очень хреновый симптом. Почему-то мне кажется, что мы имеем дело с очень сильным соперником — не с баранами, это уж точно. Наши молчуны точно знают, кто стоит у них за спиной. Интересно, что они больше испытывают — страх или уверенность в том, что их все равно вытащат. Одно могу сказать точно: это чувство не дает им разговориться, а нам — разговорить их. Так что история с известным запросом, — шеф косится на Дашкевича, — завершилась, считаю, провалом.