Сергей Дигол: Чем пахнут слова

Первое, что пришло в голову Виолетте — это теракт. С использованием отравляющих газов. Как в японском метро, вот только забыла, кто этот лохматый сукин сын, потравивший людей прямо в вагонах. Кажется, он был проповедником и вроде бы его повесили. Или дали пожизненное, как там у них принято?

Третий год Виолетта Барбу работала кондуктором в кишиневском троллейбусном парке № 1, но такой, просто–таки убийственный запах, почувствовала впервые. Только не подумайте, что троллейбусный кондуктор — это кто–то вроде консультанта в магазине парфюмерии.

Ага, как же! Чего только не нанюхаешься в общественном транспорте!

По утрам, когда, пихающие друг друга люди, казалось, дорожат каждой отведенной свыше секундой, в троллейбусе пахло брынзой, рыбой, дешевыми духами и немытыми, несмотря на ранний час, телами. Толстые кривоногие тетки (это он них несло брынзой) ехали на центральный рынок. Школьники и студенты — в лицеи и университеты: в очередной раз удостовериться, что ничего полезного, кроме заветной корочки, из учебного заведения не вынесут, да и корочки эти на фиг никому не нужны. Взрослые дамы, чьи лица с самого утра украшали нервные автографы морщин, толпой высаживались в центре, разбегаясь по офисам фирм, банков и госучреждений — смиряться с тем, что, даже получив заветную корочку, всю оставшуюся жизнь только тем и занимаешься, что провожаешь в последний путь мечты и надежды юности: одну за другой, совсем как близких людей.

Мужчины в любое время суток и года пахли потом, и Виолетта готова была поручиться самым страшным — исправностью троллейбуса, что умеет по запаху определять не только возраст, но и настроение особей мужского пола. Старики пахли скисшим тестом, перестоявшимся под жарким молдавским солнцем, но так и не ставшим румяным пирогом. Им поскорее хотелось домой, в обшарпанные хрущевки — хлопнуть рюмку дешевой водки под огурцы собственного посола да послать куда подальше никак не желавших помирать старух, треплющих и без того износившиеся нервы. От молодых веяло пронзительным и горячим ароматом хищника, и восемнадцатилетняя кондукторша, протискиваясь в июльские часы пик сквозь частокол мокрых тел, чувствовала себя королевой бала в окружении принцев, каждый из которых, бесспорно, желал только ее одну.

Но сегодня Виолетта едва успела зажать ноздри, зажмурить глаза и даже втянуть голову в плечи — ей показалось, что в воздухе совершенно не осталось воздуха. Осторожно приоткрыв один глаз, она увидела, что на передней площадке нет никого, кроме цыганки на ближайшем за первой дверью сиденье — бесформенной толстухи в черном платье, черном платке и с черной же сумкой на коленях. Был, правда, еще и водитель, который наверняка снялся бы с места, не сиди он в отдельной кабине с плотно закрытой дверью. Виолетта оглянулась назад: пассажиры теснились за ее спиной, начиная с середины салона, откуда кондукторша выбралась с таким трудом. Никто и не пытался перебраться вперед — туда, где можно было встать, широко расставив ноги и даже развалиться на пустующих сидениях. Виолетта глубоко вздохнула, вернее опрометчиво попыталась это сделать и тут же закашлялась, отравившись неизвестным ядом, наполнившим атмосферу передней площадки. Посчитав в уме до трех, кондукторша решительно подошла к цыганке.

— Оплачиваем за проезд, — выдавила из себя Виолетта, но не как обычно — громко и даже надменно, а тихо — проглатывая слова, совсем не прожевывая их, так что вышло какое–то «оплазапрое».

Цыганка безучастно глазела в окно, но после слов кондукторши обернулась, грустно уставившись Виолетте прямо в глаза.

— За билет, говорю, — прохрипела Виолетта, рассматривая цепь на шее цыганки.

Цепь была золотой, толщиной в полтора пальца, с массивным распятием, разлегшимся прямо на выдающейся груди хозяйки. Пронзавшие замызганное окно троллейбуса лучи отражались от золота каким–то неземным светом, и казалось, что решивший вдруг позагорать Христос не впитывает солнце, как обычные люди, а отбрасывает его — намного более прекрасное, чем этот назойливо–жарящий блин, свисающий с небосвода.

То ли от взгляда цыганки, то ли от невыносимого запаха, который, как показалось кондукторше, проникает внутрь даже через кожу, у Виолетты перед глазами плавала пелена, через которую она все же увидела, что цыганка отрицательно мотает головой.