Сергей Владимиров - Бог жесток

Родители пили сильно, стоило деньгам в доме появиться. Отец с сигаретой уснул, я в соседней комнате от дыма очнулась, будить их бросилась, какое там… А огонь уже на занавески перекинулся, мы в частном доме жили, пока за соседями бегала, вся комната запылала. Отец на диване так в головешку и превратился, мать трое суток после прожила, страдала ужасно, что умерла — к лучшему. У нее восемьдесят процентов кожи обожжено было.

Потом дед появился, опекунство оформил. Сначала все хорошо было, меня жалел, вещи покупал, да и сам мучился, все-таки родную дочь схоронил. А как успокоился месяца через три, так пошло-поехало. Он же тогда здоровым был как бык, молодился, бабам под юбки за милую душу лазил. Каких курв я только не нагляделась! Придут, возьмут бутылку, а мне на кухне на полу постелят — спать! Будто я не понимала, чем они потом заниматься станут. Ну я и терпела, знала, в детдоме и того хуже будет.

Однажды слышала, как одна дедова стерва его подначивала, мол, какого черта ты ребенка малого содержишь, сдал бы в интернат, а лучше бы и вовсе отказался, чтоб с площади выписать. Это к тому, что той самой б… захотелось с удобствами пожить, без соседей, с отдельной ванной и сортиром. Любил бы меня дед, взял бы ее за космы да спустил с лестницы. А этот кобель в ответ и заявляет: «Я и сам, душечка, подумываю о том же, вот только деньги жаль потерять, которые государство за опекунство платит». Небольшие деньги, но ему на его дешевок хватало, а на меня не обязательно. В школе покормят, одежку и игрушки дедовские синеглазки принесут от своих подросших дочек. И пожаловаться мне некому, да и нельзя, в детдом не хотелось.

Валька плакала, уткнувшись мне в грудь, а я гладил ее по спутанным обсеченным волосам.

— Ты мне как брат, — говорила она. — Но если хочешь, мы можем стать любовниками. И я с тебя ничего не возьму.

Вдоволь наслушавшись ее пьяных откровений, я взял матрас, одеяло, подушку и ушел на кухню. Валька допила остатки коньяка и мирно засопела на диване.

Была уже глубокая ночь, когда я проснулся непонятно отчего. В комнате горел свет, но девушки там не было, только на полу лежали мои джинсы и рубашка. И тут я услышал шум воды.

Я догадался прежде, чем увидел обрывок бумаги на столе с коротким: «Прости». Бросился в прихожую, ударом ноги вышиб дверь в ванную комнату. Вода еще только начала окрашиваться в розовый цвет.

— Дура! — завопил я с порога.

Лезвие выскользнуло из рук девушки, и она не успела вскрыть себе вторую вену. Сорвав с вешалки полотенце, я перетянул Вальке запястье.

— Я никому не нужна, мне незачем жить, — без конца повторяла она.

К счастью, кровь удалось остановить без вмешательства врачей. Но я больше не решался оставлять Вальку одну. Мы легли вместе, и девушка, дрожа и пряча от стыда лицо, прильнула ко мне. Но, каким бы соблазнительным ни было ее обнаженное тело и как бы мужчина во мне ни давал о себе знать, я помнил о том, что нельзя переступить черту.

Наутро Валька Гуляева была вялой и молчаливой и выглядела даже хуже, чем в тот день, когда ее увозили в тюрьму. Я достал оставленные у меня на сохранение деньги, готовясь произвести окончательный расчет, но она отрицательно замотала головой:

— Оставь их себе, я еще заработаю.

Я поделил пачку на две ровные стопки:

— Так будет честнее.

Валька равнодушно отодвинула доллары.

— Если можешь, прости меня за вчерашнее, — серьезно проговорила она. — И еще… Я большая дрянь и не сделала за всю жизнь ничего хорошего. И вряд ли чего сделаю. Такие уж мы, б…, и нас не изменить. Но я хочу хотя бы постараться. Я слышала, что, когда убили деда, вроде бы пропал мальчик. Этих денег хватит, чтобы ты нашел его?

— Вряд ли я смогу это сделать, — поперхнулся я. — Во всяком случае, найти его живым.

— Тогда хотя бы попытайся, — еле слышно попросила Валентина. — Я совсем не знаю его, но чувствую, что для меня это самое важное…

С Голубевым я разговаривал по телефону, причем позвонил он мне сам, из дома. Валерий Игоревич прикрывал трубку рукой, но мне были слышны все посторонние шумы: веселый гомон ребенка, позвякивание посуды, отнюдь не истеричные реплики жены… Одним словом, повеяло той семейной идиллией, которую я до сих пор не познал и вероятность появления которой с каждым прожитым годом сводилась к нулю.

— Извините, семья, — прокомментировал Голубев. — Сегодня десять лет, как мы муж и жена. И все эти десять лет как один день.