Юрий Комарницкий - Возвращение на Подолье

— А теперь сваливай, — не сдержался Василий. — Еще один раз подойдешь, завалю!

С лакейской улыбкой на устах Хряк ушел.

В этой гостинице они снимали номер. Проблема квартиры отпала сама по себе.

По сравнению с лагерным бараком гостиничный номер — дворец персидского шаха. Они его раздели и окунули в блаженство. В отблеске уличных фонарей их тела извивались, как сказочные змеи. Проведя многие годы в лагерной среде, где половые потребности систематически подавляются, он рычал в экстазе как раненный зверь.

Его состояние они понимали. Избалованные клиенты, которых они обслуживали, не могли отдать им столько энергии и любви. И только память мешала Василию расслабиться до конца…

Угреватый следователь был его злым гением. На просьбы и требования заменить ему следователя, приходил все тот же угреватый и похохатывая заявлял: “Пиши хоть в ООН… Для того, чтоб отказаться от следователя, нужны основания, а у тебя их нет.”

Дело, фактически, было сработано. Оставались незначительные детали, мешающие угреватому сбыть его с рук. Глядя в пространство, с поразительной наглостью он продолжал фальсификацию.

— От кого получил анашу? Скажешь правду — меньше дадут.

Душевным силам Василия приходил конец. В один из таких вызовов он схватил настольную лампу и запустил следователю в голову. Угреватый успел уклониться. Через несколько секунд Василия топтали ногами сержанты. Угреватый злобно твердил:

— Отлично, молодец, еще три года заработал.

В КПЗ холодно. На сплошных деревянных нарах, занимающих половину помещения, сидел и лежал народ.

С его появлением в камере оживились.

— Эй, пацан, давай сюда! За что посадили?

Люди не унывали. Это обстоятельство его ободрило.

— Хранение анаши.

— Наркоша, значит? Тут с твоей статье сидит человек пять.

Он снял обувь и влез на нары. Его окружали люди всех возрастов.

— Как фамилия твоего следователя? — спросил Василия парень примерно его возраста. — Не Коржов?

— Точно, а ты откуда знаешь?

В камере захихикали.

— Да ты чё, пацан, про Коржова не слышал? Он еще недавно был дознавателем, и уже майора заработал. Гасит в тюрьмушку всех подряд и за все подряд.

Вечером в камеру запустили двух пришедших по этапу на доследование. Свободного места не было. Долговязый татарин окинул всех хищным взглядом и остановил свой выбор на Василии. Татарин бросил на него мешок и, жестикулируя оттопыренным мизинцем, процедил:

— Кароче, это место по закону не твое… Давай, дергай!

В молчании окружающих Василий чувствовал подавленность и любопытство. Никто не пришел ему на помощь.

Он уступил ему свое место, и тот змеей заполз в теплую щель между человеческими телами. Василию пришлось лечь в ногах, рядом со старым одноглазым бомжом. Утром, когда всех выводили в туалет, ему с одноглазым блатные приказали вынести парашу.

Когда они тащили тяжелый бак, заполненный мочой, одноглазый, обращаясь к нему, что-то забормотал. Василий прислушался, и уловил в его словах логическую взаимосвязь.

— Ты чё, парнишка, не видишь, что тебя опускают? На меня не смотри, я слабый. Здесь сдохну. У тебя есть сила, не давайся.

Он насторожился, и попросил у бомжа совета.

— Скажи, что делать, я не знаю.

Раздался крик дежурного милиционера:

— Быстро, быстро оправляйтесь и давай в камеру!

— Кароче, слушай меня: когда тебе говорят что-то делать за других, никогда не делай. Нагло отвечай: “Ты чё, змей, коня нашел? Тебе надо — ты и делай”. После твоего ответа тебя постараются забить на словах, а может и кулаках. Кто на тебя покатит, бей первым. Других не бойся, здесь в драке поддержку давать не принято.

“Эти несколько фраз оказали для меня больше помощи, чем все то, что сделала для меня мать”.

После завтрака, состоящего из куска черного хлеба и кипятка, все опять улеглись на нару. Неожиданно вкрадчивым голосом его к себе позвал татарин.

— Васек, не в падлу, постирай мне носки. Там в баке вода осталась.

Кровь ударила ему в лицо. Василий понял, что сейчас должно произойти то, о чем говорил старик.

— Стирай сам, я тебе не конь, — ответил он, все же сглаживая так необходимую грубость.

По камере прошел едва уловимый шорох. Затем наступила тишина. Татарин встал, хищно оскалился и пошел на него.

— Да ты чё, змей, оборзел? Я тебе враз шнифты [46] глаза повынимаю!

Татарину было далеко за тридцать. Василию недавно исполнилось четырнадцать. Еще некоторое время татарин кривлялся, а затем пренебрежительно ткнул его ладонью в лицо. В свой удар Василий вложил всю ненависть и отчаяние, скопленные за все осмысленные годы своего пребывания на этой земле. Косточки его кулака почувствовали, как челюсть сместилась, а уши услышали хруст ломаемой кости. Татарин свалился как подрубленное дерево. Камера выдохнула.