Николай Иванов - Чеченский бумеранг

– Вот такие дела оказались в тот вечер, – прервалась Ласточка, занявшись новым приготовлением кофе. Не спать мне нынче.

– Позвонил? – набрался я смелости спросить о генерале. Забыв, что шел сюда слушать не о нем, а о Волонихине. Но и интуитивно угадав, что генерал для нее важнее.

Что ж, Вселенная крутится не только вокруг нас. Когда мы входим в чьи-то орбиты, там уже расположены иные спутники – какие ближе, какие дальше. Там свой микроклимат, свои законы, своя атмосфера. И Иван, судя по всему, не стал центром галактики для Ласточки, как он думал сам. Или как ему хотелось думать.

Но больше я удивился самому себе. Я признался в душе, что мне интересно слушать женские истории. Я столь подробно выпытывал их не только ради того, чтобы понять погибших ребят. Я не ошибся в своем предположении: исповеди давали возможность по-иному взглянуть на тех женщин, что находились в разное время рядом со мной. Разгадать загадку: почему из того хоровода любимых женщин, что водился вокруг привокзальной лавочки, никто не задержался рядом. Почему я остался один. Конечно, потому, что думал лишь о своих прихотях, но никогда – о чувствах, сомнениях, надеждах женской души. Пора признаться: я ставил их на одну доску с собой. Я думал – или не хотел думать иное, – что им нужно просто скоротать со мной вечерок. Не более. А Ласточка вдруг о таких переживаниях рассказывает, такие пласты открывает, что страшно оглянуться назад: неужели что-то подобное происходило и с теми, кого я звал за собой, заранее зная о недолговечности отношений? А как переживала, как волновалась «Ваша светлость», думая о Туманове! А нервный срыв у Тани!

Все же и в самом деле козлы мы, мужики. И без откровений подружек.

Так что тут и не знаешь, радоваться ли открытиям. Нужно ли их знание мне. Или Заремба, того не подозревая, не только подчиненных старался спасти, вызвав меня в Балашиху, но и меня самого? Не догадываясь об этом?..

– Нет, никто мне не позвонил. А Ивана жалко, – не забыла вопрос и причину нашей встречи Ласточка. Хотя уверен: погибни в бою генерал, рыдала бы сейчас безутешно. – Хороший он парень. Открытый. С ним я познакомилась у художника, который через Костю сам разыскал меня и заставил-таки прийти позировать…

…Во время пятого или шестого прихода на сеанс дверь в мастерскую ей открыл высокий, спортивного вида парень с косичкой. Как поняла она потом по репликам, он приходил к художнику выбирать картины для кабинетов в свою медицинскую академию.

Когда они прошли коридорные лабиринты и предстали перед творцом, парень при свете ламп рассмотрел посетительницу внимательнее и неожиданно признался:

– Я готов бросить кафедру и устроиться швейцаром в те заведения, где требуется открывать для вас дверь. Я даже готов стать чистильщиком обуви около этого швейцара.

Ей подобных комплиментов было уже наговорено тысячи тонн, и потому не обратила на них особого внимания. Даже прошлась по мастерской королевой, которой никогда в жизни не приходилось и не придется чистить обувь. А когда художник представил их друг другу, назвал все ее титулы, показал книги, от прежней игривости Ивана не осталось и следа: если перед красотой он готов был еще держаться на коне, то общественное положение гостьи вынести ему оказалось не под силу. Забился в угол, смолк, стал копить смелость или отчаяние.

Но подвал покидали вместе. Она пришла на сеанс с продуктовой сумкой, и Иван воспринял это как подарок судьбы, предложив теперь услуги не чистильщика и швейцара, но носильщика.

Не будь этой сумки, наполненной кульками, пакетами, свертками, она, вероятно, так и осталась бы для Ивана символом печатного слова, знаменитой поэтессой, над чьими портретами бьются до самоистязания художники, а не земной, нормальной женщиной – со своей болью, пристрастиями, проблемами. А когда она еще ойкала, перепрыгивая лужи, когда искала по карманам карточку в метро, – когда она делала у него на глазах уйму обыкновенных вещей, он вывел для себя удивительнейшее, глупейшее открытие: знаменитые и известные личности – тоже люди. Это так обрадовало Ивана, он так откровенно заулыбался своему озарению, что попутчица остановилась и вопросительно замерла, ожидая объяснений.

Иван без слов взял ее за руку и потащил в готовые захлопнуться створки метро. Звонкий перестук ее каблучков по кафельному полу заставил машиниста на мгновение замереть, и этих секунд хватило, чтобы впрыгнуть в полупустой вагон.

Раздосадованный оплошностью и потерянной секундой, машинист рванул поезд в черную арку тоннеля. Не догадавшись, что оказал своей грубостью еще большую услугу: сиятельная, недоступная, книжная, радио– и тележенщина придавилась к нему силой инерции, и он весь этот долгий, затяжной рывок поезда ощущал приятную, мягкую тяжесть ее тела. Блаженство. Гимн нервному машинисту! Сто процентов премии к повышенному окладу.