Николай Иванов - Черные береты

Я, приговоренный к высшей мере наказания…

…в последний раз иду по земле. Даже не по земле — по бетонному полу тюрьмы. Сзади незнакомый конвоир — осторожный, как лис. Значит, ЭТО произойдет сегодня. Сейчас. Капитан Пшеничный, некогда знакомый начальник тюрьмы, рассказывал, как ЭТО происходит. Поэтому все эти ухищрения с вызовом на неурочный допрос — уловки для непосвященных. Но не для меня. Я знаю: меня убьют в эти мгновения.

То ли специально, то ли по недосмотру, но в камере в руки попала «Комсомолка» с заметкой, в каких странах и как казнят. Могло успокоить, что более ста государств еще оставили у себя смертную казнь. Можно порадоваться и тому, что я не в Иране, Пакистане или Арабских Эмиратах, где «вэмэнэшников» попросту забивают камнями. Не прельстила и хваленая демократами Америка — там, кроме расстрелов, усыпляют газом, травят ядом, сажают на электрический стул и вешают. Выбирай — не хочу…

Я уже почти забыл, что был рижским омоновцем — настолько перекорежилась жизнь уже после августовских событий 1991 года. Мне пришили дело, о котором я не имею ни малейшего представления. Нет, я пытался удивляться и возмущаться, но потом дошло — бесполезно. Им выгодно меня убрать. Им за счастье меня убрать. И представившийся шанс они не упустят. Если бы не было этих несчастных девочек, изнасилованных и убитых в лесной сторожке, их бы придумали. В крайнем случае, такие же несчастные трупики нашли бы в Карабахе, Чечне, привезли из Югославии — но подложили бы на моем пути. Сегодня власти легче бороться с мифами о фашизме, с рвущимися к власти неокоммунистами, чем с реальными преступниками.

Поэтому я отказался от прошения о помиловании. Да и кто будет миловать? За что? В санкт-петербургской тюрьме «Кресты» уже который месяц сидит Чеслав Млынник — арестованный якобы за незаконное хранение оружия. В Москве средь бела дня гуляют банды с гранатометами, а найденный у Чеслава пистолет, оставшийся с рижских времен, возведен в ранг угрозы национальной безопасности. Командиру клеят, как, впрочем, и мне, участие в событиях у Белого дома в октябре 93‑го. По амнистии выпустили только тех, кто был на виду, кто и сейчас будет находиться под колпаком и кого можно отслеживать. А таких, как Млынник и другие безвестные, никто амнистировать не станет, и драть за них горло — тоже. Их нет в природе. Они умерли вместе с ликвидацией ОМОНа. Все!

Конвоир за спиной беззвучен. Но не для меня, у которого жизнь вошла в слух. Любой шорох за спиной говорит мне больше, чем тома книг или бесконечные бразильские и мексиканские телесериалы. Я уверен, что услышу свою смерть. Представлю ее до мельчайших подробностей. Так что моя судьба — в прошлом. Я весь остался там. Я не смог вписаться в эту новую жизнь, меня бросили на передовой, при общем отступлении. А за то, что остался жив, убьют.

Парень за спиной чуть замедлил шаг. Эту микронную долю задержки уловить оказалось очень легко, ее, собственно, и улавливать не нужно было — она сама напрягла все тело. Жизнь все-таки не хочет отдавать тело смерти, ловит все, что противится ей. А что сделается, если я вдруг оглянусь? Наверняка успею увидеть руку, ползущую в карман за пистолетом. Потом будет нервная улыбка исполнителя, спешка, и пуля полетит не в сердце, а куда-нибудь в живот. Интересно, а раненых здесь добивают или выхаживают? Вот про это у Пшеничного не спросил. Наверное, потому что и в страшном сне не могло присниться, что такое коснется меня .

А мысли дурные — про пистолет, ранение, казнь в Америке… Неужели не о чем больше подумать и вспомнить? Я, конечно, никогда не верил в Бога, но если все-таки он есть, если соединяются на том свете души, то скоро я увижу Зиту. И так слишком долго я был без нее. Зачем? Чтобы уйти из жизни как убийца двух детишек? Не имея возможности оправдаться, доказать обратное?

А вот теперь все! Шаркнула правая нога — это в правый карман полезли за оружием.

Единственное, что успеваю — поднять глаза. Не для того, чтобы умереть с гордо поднятой головой. А в надежде увидеть небо. Но — надо мной лишь низкий зеленый потолок. Склеп!

Выстрел звучит для меня, приговоренного, слишком громко и отчетливо…

Я понимаю, что все это может выглядеть

как антидемократчина (по аналогии с антисоветчиной),

но зато — правда. И уверен, что не только моя.