Николай Иванов - Расстрелять в ноябре

— Кто полковник?

— Я.

Выпрямиться не успеваю. Удар сбивает с ног — профессиональный, резкий, без замаха. Однако упасть не дают наручники, которыми я прикован к Махмуду. Тот. в свою очередь, зацеплен за Бориса, мы все втроем наклоняемся, но падающего «домино» не получилось. Похожи скорее па покосившийся штакетник, связанный одной цепью.

Наверное, мой взгляд на «боксера» оказался столь выразительным, что он поинтересовался:

— Ну, и что увидел?

Вижу его красные от бессонницы глаза. Сам Боксер в черной маске-чулке, взгляд его устремлен через неровные, обтрепанные вырезки. Впрочем, это встретились не наши глаза, а заискрились, оттолкнулись два оголенных провода. Боевик упирает мне в лоб ствол автомата, и откуда-то издалека, из курсантских времен промелькнуло: во время учений при стрельбе холостыми патронами мы накручивали на стволы угловатые компенсаторы.

Сейчас ствол круглый, гладкий, холодный. Да и какие, к черту, в Чечне во время войны холостые патроны! Пора уже привыкнуть и к тому, что меня бьют только за то, что полковник.

Ствол давит все больнее, я и сам чувствую, что пауза затягивается, но нейтрального ответа найти не могу. Осторожно возвращаюсь к первому вопросу, даю полный расклад своей должности:

— Я — полковник налоговой полиции. Журналист.

— А это мы еще проверим, — усмехается маска, но автомат от головы отходит. — Только запомни: если окажешься контрразведчиком, уши тебе отрежу лично.

Киваю головой, но не ради согласия, а чтобы таким образом оставить взгляд книзу и больше его не поднимать: в затылок вопросы задавать труднее. Кажется, начинаю постигать первое и, скорее всего, величайшее искусство плена — не раздражать охрану.

Уловка проходит: охранник отступает на пару шагов, усаживается на сваленные в углу погреба доски. Привычно, стволом в нашу сторону, устраивает на коленях АКМ. Тягостно молчит. Тягостно для нас, троих пленников, потому что будущее предполагает только худшее.

Хотя что может оказаться хуже плена? Только смерть. Нет, я не прав даже перед собой. Лично я боюсь еще и пыток. Не хочу боли. Страшно, что не выдержу. Если умирать — то лучше сразу.

Словно собираясь исполнить это желание, Боксер встает. Взгляд только на его ботинки: не нужны ни глаза его через маску, ни новые расспросы. Если бы можно было заморозить время или сделать его вязким! Тогда охрана стала бы двигаться словно в замедленной съемке, исчезли бы резкость и неожиданности…

Получилось еще лучше: Боксер вообще уходит. Но почему? С чем вернется? На какое время оставляет одних? Вопросы рождаются из ничего, и сейчас от них, в другой обстановке совершенно безобидных, зависят наши жизни.

Ботинки поднимаются по лесенке вверх, к люку. Хлопает крышка, и мы остаемся втроем. Оглядываемся. Над головой — тусклая лампочка. Подвал огромный, под грузовик, и мы, мокрые и продрогшие после дождя, сидим на рулоне линолеума, словно воробьи. Говорить не хочется, не о чем — мы мало знаем друг друга, да и боязно — вдруг оставлен «жучок». И — полная обреченность.

Вновь поднимается крышка. Торопливо опускаем головы. Почему Боксер так быстро вернулся? Что скажет? Куда поведет? Останавливается рядом, и в голову вновь упирается ствол автомата. Тороплюсь напрячь, сцепить зубы, чтобы спасти во время новых ударов и их, и челюсть. Готов.

Поднимаю взгляд.

На этот раз картина более чем благостная: на стволе автомата, покачиваясь, висят три пары черных носков. В доброту и благородство после всего случившегося не верится, и решаюсь спросить:

— Нам?

Боксер молча сбрасывает с «жердочки» подарок. Осторожно, все еще опасаясь подвоха, начинаем снимать мокрую обувь. Труднее всего сидящему в центре Махмуду — он вынужден приноравливаться как ко мне, так и к движениям своего начальника, с которым связал наручниками с другой стороны. Наверное, так меняет свою обувь сороконожка, если, конечно, носит ее.

Новые носки высоки, наподобие гольф, и хотя ноги приходится засовывать снова в мокрые туфли, все равно становится теплее. Так что черные носки, хочешь не хочешь, оказались единственным светлым пятном начавшегося плена.

Но чудо на том не кончилось. На плечи падают одеяла. Да нет, какие одеяла — это опустила на нас свои крылья надежда: если нормально стали относиться, то, может, все обойдется и отпустят? А что? Я хотя и в погонах, но журналист, Борис Таукенов — управляющий нальчикским филиалом Мосстройбанка, Махмуд Битуев — водитель инкассаторской машины. Мы не воевали, не стреляли…