Николай Иванов - Чеченский бумеранг

– Нет-нет.

– Да-да.

Он и в самом деле после первых общих фраз произнес ее имя:

– Хочу представить слово поэту, которая во время нашей учебы в Литинституте подписывала стихи красивым и звонким псевдонимом – Ласточкина. Однако в отличие от многих из нас, своим трудом развила божий дар и доказала, что самая звонкая фамилия сейчас в женской поэзии – это ее. И она – с нами.

Под еще стройные аплодисменты она приняла из рук Кости бокал с шампанским. И только хотела сказать первую фразу «Я не волшебник и даже не учусь на него. Но если за дело взялся Костя…», – только приготовилась к тосту, как вновь увидела генерала, бережно обнимавшего прекраснейшие, словно невесты, белоснежные лилии. Для нее! Она это поняла сразу и с радостью – для нее. Значит, он не исчезал. Он ходил за цветами.

Как сладко ошибаться…

– Спасибо за цветы.

– Это вам спасибо за стихи. Вы так красиво и вдохновенно читали.

– Значит, вы подарили их мне как поэту, а не как женщине? – немного пококетничала, прекрасно зная обратное.

Но как же хочется услышать об этом после недавней разлуки, ложной потери друг друга. Услышать в эту короткую минуту, когда им удалось в броуновском движении веселенького, подвыпившего зала притянуться, оказаться рядом.

Генерал озадаченно поморщил лоб, но все же побоялся выйти на откровенность. Потянулся за фужерами, позабыв или в самом деле не зная, что в подобной компании минута уединения – величайшая редкость и роскошь, которые грех растрачивать на раздумья.

– Братцы, за вас, – навалился сзади бабочкообразный Костя. – Ласточка, ты очаровательна. Андрей, у тебя не позади все, как ты говорил, а впереди.

Перебил все, выпил и исчез. А генерала уже атаковали две пышнотелые дамы, к ним же тянулся с рюмкой водки богообразный старичок. Затем ледоколом прошел официант, внося зажаренного поросенка с черными блестящими маслинами вместо глаз. Освободившийся проход тут же заполнили жующие рты, потянувшиеся к новой закуске. И хотя еще цеплялась она с генералом взглядами, пытаясь удержаться рядом хотя бы так, но разносили их к разным берегам водовороты и буруны. Опутали тиной и водорослями, присосались пиявками новые интересующиеся.

– Разрешите поцеловать вашу ручку…

Если бы это сделал другой.

– У вас такие замечательные стихи…

За стихи ей уже подарили букет. Кстати, не забыть его.

– Рад с вами познакомиться…

А она – нет.

Господи, научимся ли мы когда-нибудь быть неучтивыми, чтобы без стеснения разрывать путы и вырываться из вязкости. Бесполезно.

– Извините, я художник и хотел бы рисовать ваш портрет.

Не откажите.

Откажет.

– Вот моя визитка. Я буду ждать вашего звонка.

Кончится это когда-нибудь?

И тут, как отрезвляющее спасение – запах кофе. Ее знак, сигнал, что вечер заканчивается и пора уходить. Быстро, незаметно, чтобы никто не видел. Чтобы не уподобляться тем же пышнотелым дамам, которые станут крутиться у зеркала, ожидая, кто их выберет и возьмется проводить. Она никогда не ждала и сегодня тем более не изменит своему правилу. Так как убедилась: того, с кем хотелось бы пройтись по Москве, вновь атакуют, увлекут, он исчезнет в сутолоке общих прощаний и обниманий. Остальные же – художники, воздыхатели, разделыватели трупов, чекисты со звездами на майках ей даром не нужны. Она не позволит выбирать себя. И никому не предоставит возможность увидеть, что она – одна. Поэтому, опередив всех, – уйти. А кофе спокойно выпьет и дома…

– Подождите. Одну минутку, подождите! – Через весь зал, по длинному фойе к ней бежал генерал. Бежал! Через зал и коридор! К ней! – Вы уже уходите? Так быстро и неожиданно?

Соврала, себя ненавидя:

– Мне просто нужно.

– Жаль.

А если жаль, то берите фуражку, товарищ генерал, и пойдемте отсюда вместе.

– А можно мне вам позвонить?

«Он не может уйти раньше. Да-да, он „не хочет“, а именно „не может“. Иначе бы решился», – тут же с сожалением оправдала она Андрея, охотно сообщая номер.

– Я сразу вам позвоню, – пообещал он, записывая на сигаретной пачке ее телефонные единицы и двойки – достались ей из великого множества комбинаций только эти цифровые варианты. Или судьба пожелала показать, что в жизни она отнюдь не отличница и даже не хорошистка? Но за что? За что ей двойка-одиночество?

– Вы не заблудитесь одна?

Нет, товарищ генерал. Не заблудится. А вы… вы прощайте. На вашем месте лично она все же плюнула бы на фуражку, на кофе, на прощальные стременные и забугорные посошки. Бегите от них, если хотите стать настоящим писателем. И если не хотите потерять ту, которой достались в этой жизни одни единицы и двойки…