Петр Катериничев - Беглый огонь

Минут десять мы мчались в полном молчании, которое принято называть напряженным. Барышня Ольга давила педаль газа с таким остервенением, будто через минуту-другую собиралась взлететь и с ревом скрыться в стратосфере. А я курил, чуть щурясь, но не от табачного дыма, а от не на шутку разыгравшейся боли в пропоротой ноге: указания доктора Каткова я перестал выполнять раньше, чем следовало. На душе? было паскудно, а в голове тем не менее вертелась бодрая башлачовская строчка: «Бодун крепчал, пора принять таблетку. В ушах пищал секретный позывной…»

Неожиданно машина вильнула к обочине и замерла. Какое-то время Ольга сидела отрешенно, с застывшим лицом мученицы: прямо Орлеанская девственница перед святейшим собранием инквизиторов. Потом произнесла:

— Вылезай!

На ее предложение я не отреагировал. Объясняться было бесполезно. Вернее — рано. Когда набухший вулкан готов рвануть, нет смысла любоваться странным курением дымка над вершиной: нужно прикинуться ветошью, дать магме, сжигающий все на пути, низвергнуться огненною лавой, и только потом начинать изучать явление.

— Ты… Ты… Вылезай, отморозок хренов, выметайся к едрене матери, пропади, сгинь, растворись!

Еще секунда, и она бросится на меня с кулаками. Или — сбежит сама. Ну да.

Побуравив мою равнодушно-покойную физиономию взглядом, от которого, по идее, и ртуть должна закипать, барышня перешла ко второму варианту.

— Тогда — я сама уйду! — Ольга порывисто распахнула дверцу и на парах мотанулась к близко подступавшему к дороге леску.

Я закурил очередную сигарету и продолжал изучать приборную доску, размышляя: а нет ли канавки перед леском? В которую дама может угодить по самые уши, измазаться, вымокнуть… И предстать перед лицом неприглядного настоящего — мокро, грязно, зябко… То есть вполне достаточно для того, чтобы перестать переживать уже случившееся прошедшее и обратить свой взор в конкретное будущее.

Деревья стояли на небольшом взгорке. Ольга легонько, аки горлица, взметнулась по нему. Болотца, к сожалению, не нашлось, и я уже готовился последовать за дамой: ее боевого порыва хватило бы метров на пятьсот борьбы с буреломами, но… На мою удачу, ножка у барышни оскользнулась и она с маху налетела на неловко торчащий из земли обглоданный сучок, острый и грязный, расцарапавший ее так заботливо намарафеченное лицо подобно кошачьему когтю.

С полминуты она сидела на земле неподвижно, ощупывая грязную царапину, и тут — заплакала, зарыдала, заметалась, всхлипывая и причитая…

— Гад… Сволочь… Козел… Мерзавец… Подонок… — это был лишь малый перечень эпитетов, какими Ольга сыпала сквозь рыдания, и больше всего походила теперь на маленького ребенка, обиженного ударом о край стола и потому желающего поколотить этот стол палкой. Но взрослость, то есть понимание, что ни обидчик сучок, ни обидчик мужчина вовсе не обеспокоятся от такой трепки, брала свое: рыдания прекратились, слез стало меньше, всхлипы сделались все неустойчивее, передыхи между ними продолжительнее… Пора.

Неспешно покинул салон, не забыв вынуть ключи из зажигания, поднялся в лесок, протянул руку, чтобы помочь барышне подняться.

Ольга всхлипнула напоследок, посмотрела на меня снизу:

— Похоже, это твой стиль.

— Угу. Я — стильный мужчина. Супермен. Секс-символ.

— Ну да. Сначала извалять даму в дерьме, потом — протянуть руку, чтобы помочь выйти из троллейбуса. Джентльмен.

— Не без этого.

К дороге мы спускались как счастливая пара, имевшая среди часов любви несколько мгновений размолвки.

— Я сильно разодралась?

Я промычал нечто нечленораздельное, но Ольга и не ждала от меня никаких ответов — устремилась к зеркальцу и придирчиво рассмотрела ранение. Ее жизнерадостности и оптимизму позавидовала бы любая женщина:

— Пустяк. Ничего не останется. В детстве я так царапалась по десять раз на день. Только нужно промыть.

Она ловко искупала белоснежный носовой платок в хорошем шотландском виски, замерла, решилась, и одним движением, зажмурившись, провела по царапине.

Заголосила тоненько:

— А-а-а-а-а…

Я не вмешивался.. Чтобы не стать виноватым в чем-нибудь еще.

— Ну что стал? Подул бы, что ли! Щиплет!

Вот теперь мы точно стали похожи на счастливую семейную пару, идиллия просто: голубка, побитая, поцарапанная, но не побежденная, позволяет своему голубку промыть рану чистым шотландским виски хорошей выдержки — четырехмесячная учительская зарплата, между прочим, в одном флаконе! И — дуть, дуть, дуть, вспоминая времена давние, когда такой вот примитивный, но действенный трюк применила при лишении меня девственности соученица-старшеклассница, взявшаяся натаскивать меня, двоечника, по иноземному языку: «Ой, соринка в глаз попала, посмотри!» — расчетливо при этом став напротив оконца, чтобы свет пронизывал легкое платьице насквозь; ресницы прикрыты, губы полуоткрыты, один локон чуть сбился, дыхание чуть неровно… Лицо, ждущее поцелуев, тело трепетное, готовое к самым нескромным ласкам…