Петр Катериничев: Охота на медведя

Длинный коридор разделен ровными прямоугольниками дверей; пол в ковровом покрытии, безукоризненная геометрическая правильность стен; сквозь окно в конце коридора проникает ровный неяркий свет; лишь один лучик прочерчивает помещение, и воздух в этом луче переливается охрой и золотом, словно блестки на покрывале лесной феи.

В одной из комнат за столом друг против друга — сухощавый профессор-немец и выпускник финансового факультета Олег Гринев. Его лохматая шевелюра и пиджак, явно купленный на распродаже, резко диссонируют со строгой респектабельностью заведения. Впрочем, Гринев не выглядит здесь ни лишним, ни жалким. Открытое, волевое лицо, прицельный прищур синих глаз. Он высок, атлетически сложен, и порою кажется, что стоит лишь ему подняться с небольшого стула перед профессорским столом, развернуться, то он не только потолок проломит, но и разворотит играючи весь этот роскошный кабинет.

В углу — большие напольные часы; их неторопливый ход гулок и напоминает удары метронома, неумолимо отсчитывающего мгновения нашей жизни. А уж какой сложится эта жизнь — гармоничной, полной музыки или — наоборот?

Солнечный луч есть и в этой комнате; Гринев мечтательно наблюдает переливы золотого в его сиянии. Профессор говорит монотонно, но в голосе его угадывается и некоторое сочувствие:

— Господин Гринев, ваше упорство превзошло все мои ожидания. Будем считать, что вы сдали мой экзамен. Долго готовились?

— Достаточно долго, доктор Гофман.

— Хотите совет?

— Да.

— В вас чувствуется амбиция. Вас ведь не устроит место счетовода в каком-нибудь банке?

— Нет.

— В том-то и дело. Но заниматься финансами я вам не рекомендую.

Категорически не рекомендую. — Профессор снимает очки, взгляд да и само лицо его становятся наивными и немного детскими, как у всякого человека, вдруг лишенного привычных, укрупняющих мир линз. — Упорство здесь не поможет, господин Гринев. Деньги — нет, не те деньги, что люди тратят на еду или развлечения, а деньги истинные, значимые, то, что мы именуем финансовыми потоками, — они похожи на когорты и легионы невидимой армии. И каждый, кто прикоснулся к таким деньгам, чувствует даже не искушение — страсть управлять ими. Страсть сгореть в лукавом пламени мнимой власти. Править. — На лице профессора мелькнула улыбка страдания. — Деньги дают иллюзию могущества, но людям кажется, что правят именно они. Лукавство в том и состоит, что сами финансы мнимы, эфемерны, они дают все, что желает получить смертный, все, кроме жизни. А забирают самого человека. Его сердце. Его душу. Мне приходилось видывать людей, что называется, на гребне успеха, но поверьте, это были конченые люди. Под масками довольства — лишь пустота, и ничего, кроме пустоты.

В вашем языке есть более емкое слово: «нежить». — Профессор помолчал, произнес едва слышно:

— А у нежити своего лица нет, она ходит в личинах.

В старинных часах что-то хрипло заурчало и гулко пробило один раз.

Профессор сразу замолчал, сник, и вид у него был такой, будто он сказал что-то тайное, чего говорить, по крайней мере в этом кабинете, вовсе не следовало. Он даже слегка покраснел, словно спохватившись, надел очки, взгляд его снова стал безразличным, голос — тихим и ровным:

— Финансы — это сокрушающая сила, господин Гринев. Но силу эту вы совсем не чувствуете. — Профессор закончил совсем уж буднично, даже суховато, явно стесняясь своего недавнего многословия:

— Как ваш преподаватель, рекомендую вам подыскать другую профессию.

Гринев ответил спокойно и твердо:

— Благодарю вас, доктор Гофман. Мне нравится моя профессия. — Помедлил и добавил еще уверенно:

— А что до силы... Не в силе Бог, а в правде.

Профессор странна улыбнулся, словно сочувствуя — то ли сидящему перед ним выпускнику, то ли самому себе:

— Видно, что-то важное мне так и не удалось до вас донести, господин Гринев. А впрочем... Вы ведь собираетесь работать в России?