Петр Катериничев
Редкая птица
(Дрон-1)
Все события, составляющие сюжет дилогии, являются вымышленными. Совпадение имен, названий, наименований, времени и места действия считать случайным.
Пляж — как раскаленный противень, а я — коржик на нем. Хотя пляжем этот лоскут песка является лишь для меня одного — рядом шоссе, оттуда несет гарью автомобильных выхлопов и перегретого асфальта. Приличные люди отдыхают в девятнадцати кэмэ отсюда — в тени навесов, на мельчайшем намытом земснарядом белом песочке или на травке, подстриженной по последней моде, коротко — как затылок звезды американского баскетбола.
В тридцати кэмэ есть и затененные дорожки для любителей пробежек, и подогретые либо охлажденные бассейны с морской водой — на любителя, и коттеджи с саунами, бильярдными и просмотровыми залами, алкогольно-безалкогольными напитками всех расцветок и обслугой — девочками любой масти и оттенка кожи… В народе эту бодягу издавна именуют уважительно — Территория. С заглавной буквы.
Контингент отдыхает теперь разный — от бывших в употреблении партократов и дармократов (или дерьмокрадов — греческое слово «демократия» слабо привилось среди отечественного демоса, равно как и среди «кратоса») до новых коммерсантов средней руки, полумафиозных торговцев, тех, кто в законе, и тех, кто при законе, национал-радикалов, масонов, борцов с коррупцией, профессиональных компрадоров, ура-патриотов, полководцев без армий… Ковчег: каждой твари по паре. Хотя всех объединяет одно: люди они состоятельные.
С похмелья всегда так — думается о грустном. Для своих «слегка за тридцать» я худощав, одинок и беден. Особенно с утра. Да еще фрустрация накатила минут семнадцать назад. То есть — потеря жизненных ориентиров и целей. Понятия не имею, чем займусь вечером, где взять денег, да и зачем они мне.
Солнце припекает все сильнее, и если я по-прежнему похож на коржик, то уж непременно с кремовой начинкой: мысли растеклись изнутри по черепной коробке и тают, тают… Остается одна: заставить себя подняться, пройти два десятка шагов и упасть в прохладу моря…
Неожиданная тень падает на спину, и состояние блаженной ломоты улетучивается. У меня, как у Диогена, одно желание — чтобы тень убралась.
Открываю глаза и вижу два массивных ботинка. А выше — тушу их обладателя. В черном с блесткой костюме и при галстуке парень уместен здесь, как катафалк на свадьбе.
— Привет, Дрон.
Дрон — это я. Олег Владимирович Дронов. Но все — то ли из-за собственной невоспитанности, то ли из-за моей юности — называют меня кратко. Потому неопределенно киваю — привет, дескать, старина… Хотя мы друг другу и не представлены. И снова укладываю лицо на руки.
— Тебя хочет видеть Ральф.
Вслед за этой фразой перед моим носом падает бумажка. Зеленая.
— Сто баксов, — цедит фигура, словно я сам стал путать Франклина с Вашингтоном.
Вытягиваю из пачки сигарету, закуриваю и рассматриваю банкнот с интересом первоклассника, научившегося вчера читать.
— Тебя хочет видеть Ральф! — Тон собеседника нетерпеливо наглый.
— А я хочу видеть блондинку в бикини. А лучше — без, а еще лучше… — Тирада остается незавершенной — лакированный остроносый ботинок превращает мои губы в вареную свеклу, — сплевываю кровь, песок и остатки сигареты. Обидно — это моя последняя сигарета.
— Он хочет видеть тебя сейчас. И подбери баксы. Хотя я бы на тебя и рваного не потратил.
Когда тебя приглашают столь изысканно, отказать трудно. Зато в голове прояснилось — и без всякого купания.
* * *
Просовываю ногу в джинсы — и падаю лицом в песок. Пинок у верзилы — словно удар бампером «членовоза» на средней скорости. Кровоподтек будет со слоновье ухо.
Поднимаюсь, слыша сзади какое-то бульканье, оборачиваюсь — оказывается, здоровяк так смеется. Широкое лицо лоснится потом, а в глазах столько же тепла, сколько в блестящих латунных пуговицах на его пиджаке.
Медленно бреду по песку босиком — кроссовки в одной руке, в другой — тенниска. Мой конвоир движется сзади. У дороги земля тверже — неловко ступаю, роняю тенниску, надо бы поднять… Верзила радостно делает шаг вперед, примеривая пинок, я резко наклоняюсь, касаясь руками земли, а пятка катапультой летит ему в пах. Звук средний — что-то между хрустом и чавканьем.
Резко разворачиваюсь. На лице верзилы — гримаса невыносимой боли, огромная туша медленно оседает в пыль. Но времени хватает, чтобы четырежды пробить по блиноподобной физиономии. Ощущение такое, словно нокаутируешь сковородку. Ну, а смотреть на то, во что превращается лицо после такой обработки, можно лишь человеку с крепкими нервами.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу