Геннадий Прашкевич - Бык в западне

Подняв взгляд, Валентин снова отчетливо увидел неподвижные женские ноги, тускло отраженные в зеркале. Он заставил себя перешагнуть через распластавшегося на полу Чирика и заглянул в комнату.

— Кто там? — негромко спросил Куделькин, пряча пистолет под пиджак. — Там есть кто-то?

— Там труп.

— Чей?

— Наверное, Лёльки Кирш, — хмуро ответил Валентин.

Он уже узнал труп. Или ему казалось, что он узнал. В любом случае, он чувствовал странное и полное равнодушие. Ему действительно ничего не хотелось знать. Он действительно не хотел больше ни знать ничего, ни участвовать в игре, которой не понимал.

Он узнал труп. Или ему так показалось

Во всяком случае, как это ни странно, он с поразительной ясностью чувствовал в застоявшемся воздухе пустой квартиры неповторимый горький запах гвоздик.

Давным-давно. В другой стране. В другое время…

Там были монашки в белом, вспомнил он. Там были крикливые разносчики мороженого. Там была кафешка «Под крокодилом».

«Ну, Кудима! Ты сам подумай! Почему у них так, а у нас совсем не так? Почему в Москве я живу в общаге и если мне квартира светит, то лет через пятнадцать, не раньше, когда я стареть начну, когда мне на все наплевать будет, а у них квартиры за деньги, в любое время можно купить квартиру, были бы деньги? А? И почему у меня в общаге на всех один душ, а у них в каждой квартире ванна? Ну, почему, Кудима? Не молчи! Я не пойму. Почему мы их освободили, а они живут лучше нас?..»

И что-то еще такое — ревниво-наивное, злое.

— Кудима! Почему у них так много цветов? Где в Москве увидишь столько цветов? Почему у них цветы никто не рвет и не ворует? Кудима! Вот вчера я ездила с Николаем Петровичем в Лазенки. Там кругом розы, там везде розы. Там тысячи роз. Понимаешь, Кудима, там целые леса роз. Но их никто не ломает и не крадет. Почему?..»

И читала стихи.

Ну да, что-то про человека, которого били.

В этом мире постоянно кого-то бьют.

Правда, того человека, про которого читала стихи Тоня, кажется, били и день, и два. А может, даже всю неделю. А человек не сломался. Такой оказался человек. Железного характера человек. Это все к вопросу о памяти. Тоня все время задавала такой вопрос. Головой его колотили по столешнице по дубовой… А все равно тот человек молчал. Ничего, кажется, не выколотили из того человека.

Валентин молча смотрел на Тоню.

Тоня, или ее двойник, лежала на полу, очень по-женски подогнув в колене левую ногу, лицом в содран ный с дивана старенький клетчатый плед. Будто ей было страшно.

Валентин не видел лица Тони. Но ему и не надо было видеть ее лицо.

Бизнес-вумен с Красного проспекта в светлом деловом костюме вдруг необратимо превратилась в Тоню. Она действительно зачем-то была здесь, в квартире кру того деда Рогожина, и лежала на полу, зарывшись лицом в чужой клетчатый плед.

А днем раньше Валентин видел ее на Красном проспекте.

Конечно, он знал, настоящая Тоня давно лежала на Митинском кладбище в Москве, настоящая Тоня давно получила там свою последнюю прописку, но, видимо, Тонина великая комсомольская гордость никак не могла смириться. Честная и преданная своему делу ком сомолка Тоня даже мертвая хотела активно помогать Родине . Она и мертвая продолжала активно перемещаться по российским городам, наводя в них необхо димый и долгожданный порядок, как когда-то ее учил Николай Петрович Шадрин. Ездила до тех пор, пока установившийся порядок не был нарушен.

Тогда Тоню убили во второй раз. Убили руками некоего Лени Чирика, официально прозванного чемпионом по убийствам. Для Чирика не было разницы — трупом больше, трупом меньше. И убил Чирик Тоню, возможно, потому, что инструмент, предназначавший ся Тоне, каким-то образом попал в руки Валентина. Впрочем, в любом случае Тоня была обречена Чирик в данном случае играл роль чистильщика. По сценарию Чирик, видимо, должен был убрать человека, который произведет выстрел из снайперской винтовки. Этим человеком оказалась Тоня, и тем самым она оказалась обречена.

Валентин молча смотрел на Тоню, зарывшуюся лицом в чужой клетчатый плед, и никак не мог увязать воедино ту давнюю тоненькую, лепечущую стихи романтично-наивную, но и жесткую, может, даже в чем-то жестокую юную комсомолку, давно исчезнувшую в омуте времени, уютное варшавское кафе «Под крокодилом», нежный запах варшавских гвоздик и эту пыльную запущенную квартиру крутого деда Рогожина, в чей потер тый клетчатый плед так обреченно зарылась лицом Тоня .