Николай Иванов - Черные береты

— Что? — схватил парня за руку Андрей. — Что ты сказал о рижских омоновцах? Где они?

— Там, — с некоторым недоверием глянув на Андрея, ответил художник. Но, уловив в глазах собеседника искреннее нетерпение, выложил ему известное: — Чеслав Млынник с отрядом приехал из Абхазии и сейчас находится в Белом доме. Так что штурмом его теперь не возьмут. Эти ребята будут стоять до последнего.

Прекратился дождь, выглянуло солнце, рассеялись стальные цепи омоновцев — отряд в Москве, в Белом доме. Значит, ему есть теперь куда идти. К ребятам!

— Туда как-то можно просочиться? — не отставал Тарасевич от парня, который вновь начал подозрительно смотреть на него.

— Не знаю.

Подъехал еще один автобус, его пропустили за первую цепь, и оттуда вышло человек тридцать крепких мужчин. Для них расступилась и вторая шеренга, и приехавшие быстро, пряча лица за поднятые воротники плащей и курток, заспешили в сторону метро.

— Провокаторы, — догадался кто-то. И тут же все разом закричали им вслед: — Провокаторы идут. Провокаторы!

Филеры ускорили шаг, солдаты в последней шеренге открыли им щель около стены дома, и те через нее просочились в волнующуюся толпу.

— Какой сволочизм. Уже и не стесняются.

— Зато завтра передадут, что митингующие пытались прорвать оцепление. Сами, гады, все подстраивают и раскручивают, а вешают на народ.

Еще минуту назад Тарасевич и сам бы негодовал от увиденного, но теперь его мысли были заняты иным: как попасть в Белый дом. К своим.

Хождения к Белому дому, вернее, к дальним подступам его, последующие дни ничего не дали. Сдерживало, не давало рисковать, лезть в какой-то степени на рожон то, что наиболее активных демонстрантов милиция просто-напросто выдергивала из толпы и заталкивала в «зековозки».

К тому же, то ли почудилось однажды, то ли было на самом деле, но вдруг среди общего галдежа, криков «Позор», «Руцкой — президент», «Лужкова — на мыло», прозвучала совсем рядом, словно выстрелы, латышская речь. Он не разобрал слов, он совсем забыл, что его продолжают искать. И то, что рижская охранка поняла, где нужно высматривать и вынюхивать омоновцев, делало ей честь. Они не ошиблись в раскладе симпатий, они прибыли в нужное время и в точное место. Но как ослабла Россия, если в ее столице проводят свои операции спецслужбы теперь уже иностранного и, как все убедились, крайне враждебного государства.

Поэтому, если и был кто в бурлящем и негодующем поясе вокруг осажденного парламента более негодующим, так это Андрей Тарасевич. Но одновременно он являл собой и саму осторожность и предусмотрительность: береженого Бог бережет.

А Москва продолжала полниться слухами. То про Хасбулатова дикая нелепица, будто он ни много ни мало, а наркоман, что у него закончился наркотик и теперь он корчится в страшных судорогах. То все почти уже видели подходящие к Москве воинские части, принявшие сторону Руцкого. Народ бросался к телевизорам, а там дикторши нагнетали страсти и только что сами не оглядывались по сторонам в ожидании «красно-коричневой» фашистской чумы 30. Зато от имени мифического народа умоляли Ельцина действовать более решительно.

Откровенно занервничали Запад и Америка: фарс затягивался, превращаясь в бедлам. Каждый прошедший день противостояния ослаблял позицию их любимчика Ельцина, выставляя напоказ его диктаторские замашки. «Да, он — сукин сын, но это наш сукин сын», — эта знаменитая фраза американского президента давно уже стала политическим принципом, которому США следовали долгие годы, поддерживая выгодные Америке режимы; но сколько можно саморазоблачаться? Слишком продолжительное время Борис Николаевич «засвечивался» на явно недемократических штучках — колючей проволоке, арестах, дубинках, манипуляциях с отключением воды и света. Быстрота и натиск, три дня на все про все — что вам еще неясно, господин Президент?

Зато вдруг высветилось для россиян совершенно отчетливо: Президента России поддерживают все, кто угодно, но только не собственный народ. Так однажды уже случалось с Горбачевым. Борису Николаевичу эти же самые теледикторши столько вещали о всенародной любви и безраздельной поддержке, столько рисовали и опросов проводили о неизменно высоком рейтинге «всенародно избранного», что он сам уверовал в их елейный щебет. Теперь же, на практике почувствовав полнейшее равнодушие к своей судьбе, не увидев этого самого «всенародного» народа под стенами Кремля, запаниковал.