Иль Канесс - Оформитель слов

– А джинсы-то, новые… – пробубнил я.

Но он безжалостно кромсал горячую новинку новосибирской барахолки.

– Это жизнь у тебя – новая, а джинсы еще купишь.

– Ну, с моей стипендией, джинсы купить сложнее, чем выжить…

Проведя над моей ногой всякие медицинские манипуляции и наложив шину, меня принялись аккуратно выносить из вагончика. Погрузили в скорую помощь и, включив сирену, увезли в неизвестном направлении.

Просыпаюсь на следующий день. Батька сидит рядом и читает газету. Судя по выражению лица – что-то невероятно заумное. Я перевожу взгляд на свою ногу.

– Пап?..

Он срочно закрывает газету и радуется.

– Сынок! Как сам?

– Такое чувство, что мне триста лет и я выполз из тьмы… Меня слегка смущает железный штырь в лодыжке.

– Хм… я тоже поначалу ему немного удивился, а потом ничего, привык… Ну, а так-то, ты точно выполз из тьмы. – Он улыбнулся.

– Я не об этом. Зачем в моей ноге металлический штырь?!

– Ах, ты об этом! Ну это, сынок, называется – растяжка. К штырю гирька подвешена. Она оттягивает твои сломанные кости друг от друга, чтобы те не соприкасались.

– Ах, вот оно что.

– Дела обстоят так, – начал батя, – маме я сказал, что ты рухнул с обледенелого крыльца училища и сломал себе хвост. Она, конечно же, страшно расстроилась, что ты не приедешь домой с новым веником. На днях заедет бабушка. Я, кстати, на новую работу устроился. Грузчиком на склад «Эльдорадо». Нахуй эти стройки.

– Ясно. А что с ногой будет дальше? Как там вообще, в целом?

– Ну, – пожевывая печеньку, нахмурился батя, – целой твою ногу вряд ли можно назвать. Но скоро придет доктор-врач и все расскажет.

– Надеюсь, из меня сделают робокопа и выдадут ствол?

– Как знать. В общем, раз уж ты очнулся, я поеду на стройку и заберу свои вещи. Мне сегодня в ночь выходить уже на склад. Холодильники носить, знаешь, телевизоры всякие. Утром, короче, приду. Бывай.

– Ладно. Пап, только мне это… в гальюн нужно.

Его лицо вытянулось.

– Ну ты вообще. Для таких тонких процедур в больнице выдают утку и симпатичную санитарку.

– Какую еще – утку?..

– Ну это тазик такой, железный, в виде утки. В него всякие дела делаются. Большие, знаешь, и маленькие.

– Погоди, пап, я что-то не понял… – с тревогой в голосе спросил я, приподымаясь на локтях. – Значит, если мне нужно «по большому», то я должен сделать это в тазик?

– Ты что, разве не слышал выражение «ходить под себя»? – он заржал.

– Не смешно.

– Зато, правда. Ну, так что?

Я рухнул обратно на койку.

– Мне, знаешь, что-то перехотелось в гальюн.

– А вот и зря, – удивился батька. – Тут санитарка симпатишная бродит. Молоденькая. Студентка. Тебе в самый раз.

– Ага, я так и расскажу нашим с ней будущим детям о том, как их родители познакомились благодаря утке. Они скажут: ах, блять, как это романтично, вы познакомились на охоте! А нихуя! – скажу я им, – мы познакомились благодаря содержимому моего богатого внутреннего мира, наваленного в больничную утку.

– Да ладно ты, – иронично заметил батя. – Я побуду с тобой в свободное время. Потаскаю твою утку. Мне не впервой за тобой всякое убирать. Я ж, как никак, папка твой.

– Ага, – нахмурился я. – Люк, я твой папка… Ладно, давай, неси свою утку и не ворчи потом, что краев не вижу.

Батя сходил за уткой. Я с горем пополам ей воспользовался.

– Ну вот, сделал дело – гуляй смело! – торжественно заявил батя.

Палата была двухместной. Какой-то блатной, ибо в ней располагался туалет. До него было рукой подать, но встать и дойти, я конечно же, теперь не мог. Это было обидно. Когда батя ушел, я начал изучать своего соседа по палате. Тот безмятежно дрых. У него, как оказалось, была сломана рука.

– Везет же, – пробурчал я, понимая, что он обходится без утки.

Хотелось курить. Но в палате курить нельзя. Да и сигарет не было. Я с ужасом понимал, что нога сломана и что все полетело к ебеням. Костыли, несколько недель дома и прочее. Хотя, думалось мне, в училище я больше не пойду. Раствор мешать мне точно нельзя будет. Вот это радовало.

Потом я познакомился с соседом. Тот был каким-то бандитом или что-то в этом роде. Но мужик оказался хороший. Поговорили, а вечером, после ужина, я уснул.

Утром я проснулся от того, что из меня изгоняли дьявола. Экзорцист местного прихода что-то бормотал себе под нос и махал перед моей заспанной рожей распятием. Я насторожился. Неподалеку расположилась моя бабушка и молча намекала, что, мол, все хорошо, не паникуй. Я застыл, в ожидании развязки. Очень сильно хотелось покривляться, словно из меня эвакуируется сам Люцифер. Но из уважения к бабушке я вел себя спокойно и безопасно. Наконец, священник вырезал пучок волос с моей головы и дал отведать вина из маленького деревянного кубка. Затем, весьма торжественно что-то заявил, вручил крестик на шнурке и слинял.