Александр Вяземка: Товарищ Кот, английский жмот и человек-патефон, или Добро пожаловать в Велкомбританию

– Знал я, что скажете вы так, – учуяв аромат баранины поспелой, заметил сей пройдоха, готовый уж на все, чтоб мне в друзья набиться. – Прошу, подумайте: Шериф не будет знать покоя, пока не призовут кого-нибудь к ответу. А время-то идет. Что истинный преступник будет найден, возможность тает. Нельзя ручаться, что миром все закончится для вас: на роль виновного им нужен будет кто-то.

Затрясся я беззвучным смехом, но букашка эта мой смех, представьте, приняла за дрожь!

– Для вас имею предложенье, – он заявил и встал вдруг в позу суверена, бросающего начисто обглоданную кость вассалу.

– Предложенье? – Я рыкнул – это было слишком!

– Осмелюсь ли обеспокоить вас своим соображеньем? – Он стал лицом вдруг чрезвычайно бледен; мне думается, если б не кираса, пройдоха этот совершил бы харакири, лишь бы добиться моего прощенья. – Могу ли предложить пристанище вам в поместье брата моего, где вы найдете тучные луга для вашего скота и нет где надоедливых шерифов?

– Такая, значит, братская у вас любовь?

– Вы просто не упоминайте мое имя. Так вы согласны? Я помогу со сборами и перегнать вам скот.

– Зачем тебе все это? – вопросил я: его речами озадачен был немало.

– Быть может, мне просто хочется помочь вам.

– Иль помочь себе? Как звать тебя, о, рыцарь?

– Эгберт Бэйдон я, победитель Любвимо… – запнулся тут он и густо покраснел.

– Неужели? – Мне первый раз за всю беседу нашу стало интересно; с немалым любопытством я принялся разглядывать сего хамелеона. – Любвимо – это кто?

– Да так… Никто.

– Откуда же у никого есть имя?

Но тот лишь молча на меня смотрел.

– А просто Эгберт Бэйдон подойдет? – сказал он наконец.

– Мне подойдет вполне, – я фыркнул.

Мне снова вспомнилась история прадеда, ведь положение мое с его во многом было схожим. Мне было нелегко покинуть те края, где жизнь моя прошла, но Бэйдон этот прав в одном был: Шерифа свора не уймется, пока не вынудит меня убраться прочь.

Однако после освежающего сна все показалось мне уже не столь трагичным. Я сожаленья с жалостью к себе преодолел. Собрав нехитрые пожитки, я выступил, ведомый Эгбертом Хамелеоном, за солнцем вслед в край с о чнейшей травы, а не докучливых проныр.

Скрывать не буду: у меня в глазах стояли слезы, когда в последний раз я проходил через места, что были близки сердцу моему с поры веселой детства. Волнение меня переполняло. Хотелось мне хоть с кем-то поделиться своими чувствами, пусть даже и со столь несовершенным слушателем, был каким мой спутник.

– Сады те видишь через поле? – к нему я обратился. – Когда я был еще ребенком, владел садами этими Том Сливка. В то время ему лет было шестьдесят, но был он бодр и подвижен, что кузнечик. Я с внуками его резвился часто в тех садах, ломая всходы, приминая грядки. Бывало, и озоровали – не без того. Однажды привязали груши мы плоды заместо яблок нескольким деревьям. Старик наш Сливка чуть не тронулся умом, когда на них наткнулся! Садовником он был лет семьдесят, не меньше. А тут – такое… К счастью, безумство длилось только сутки, но выпивать с тех пор зарекся он. Ну, разве не смешно? Ха-ха! Ха-ха!

– И как же целых семь десятков лет садовником он мог быть, когда от роду ему было шестьдесят?

– Послушай, это ведь история смешная, а не научный факт, – одернул его я. – Она смешная ведь? Тебе бы следовало просто посмеяться, а не копаться в ней, неточности ища.

Да, повезло ж со спутником мне, право! Не стал я даже интересоваться, был ли сей персонаж обременен семейными узами – не думаю, что женщина какая смогла бы выдержать столь страшного зануду. Поэтому решение я принял держаться лишь серьезных в разговоре тем: так мог над ним смеяться я втихую, о чем и не догадывался он!

– А знаешь что? – к нему я обратился за трапезой вечернею в тот день: мы развели огонь у озера лесного, что создала Природа для того, чтоб наполнялось сердце каждое спокойствием и негой. – Вот если б только люди не подчиняли, не меняли Мать-Природу, не слыли б вы тогда вредителями мерзкими, которых все боятся, словно моровой чумы. А агрессивность ваша в жизни собою отражает всю вашу эволюцию с момента, как пращур ваш простейшей был амебой: ваш новорожденный сражается с микробом; затем его воинственности жертвой становятся жучки да гусен и чки, потом – собаки, кошки, звери покрупнее, и наконец другие воплощенья Венца Творения, как любите себя именовать вы.

– Ну что ж… Таков, выходит, путь наш эволюционный, – сей Прыщ Творения ответствовал беспечно, как будто нету ничего естественней пути их. – Судьбу благодарить я должен, родился что я не от семени свиньи, а то меня уже давно б употребили в пищу, да и костей уж от меня бы не осталось. И благодарен должен быть я эволюции всей нашей: ведь человеком, не другим животным, был разум обретен; и это у него бычки, овечки, свинки идут на мясо, а не наоборот.