Татьяна Гаврилина - Филарет. Историческая повесть в стихах

А Годунов сидел в Кремле без дела,
Перебирая в мыслях воевод:
– Мстиславский 8плох, воюет неумело,
Под Новгородом встал, да письма шлет.
Ни одного нет на победу шанса, —
Вздохнул Борис:
– Чего он только ждет?
Войск вдвое больше, чем у Самозванца!
Нет, пишет снова: – «… надобно еще…».
И Дмитрий Шуйский 9 тоже с Самозванцем
Не хочет встречи – медлит воевать,
И не идет к Мстиславскому. Под Брянском
Стоит и пишет, тоже просит рать.
Ужели сговорились меж собою
И оба мне в глаза пускают пыль? —
Раздумывал Борис:
– Вон сдал без боя
Мосальский 10Лжецаревичу Путивль.
Сдается мне, лукавят воеводы,
Потворствуют разбойнику, юлят.
И никакой не видно в них охоты
Сниматься с мест и в бой вести солдат.
В войсках разброд. Князья не держат слово
И ездят к самозванцу на поклон.
Донос пришел, что будто Салтыковы 11
Лжедмитрию отдали крепость Крон.
Не вывел змей… Теперь вот весь искусан…
Василий Шуйский 12, как и брат, хитрит,
Плетет измену во сто крат искусней,
Таит одно, другое говорит.
Ни одного хорошего известья,
Ни одного! О, как же я смешон!
Какою ложью и коварной лестью
Я был все это время окружен.
И вот все растворилось в одночасье…
Как жадно я глотал всевластья хмель,
Не распознав в нем страшного несчастья.
О, как похмелье тяжко мне теперь!
Борис вздохнул:
– Моя душа в унынье,
Ей не осилить более ни дня.
И он подумал с нежностью о сыне:
– Быть может он удачливей меня.
Ну, вот и все! Тебе меня не жалко? —
Борис взглянул на тень:
– Ты здесь давно?
Ну, что ж смотри! И он, наполнив чарку,
Вдруг выпил яд бесстрашно как вино.

Все в сборе: Шереметьев 13, Салтыковы,
Голицыны 14. Лжедмитрий на коне.
Любимый воевода Годунова —
Басманов остается в стороне.
Не видя пользы от своей отваги
В войне, в которой не было врагов,
Где все свои, он изменил присяге,
Что взял с него когда-то Годунов,
Нарушил обязательства и клятву
Быть верным государю.
– Как я мог? —
Он укорял себя, – я – воин ратный
Поверить в то, что Дмитрий – не подлог?!
Ведь я все вижу! Вижу, непохож он
На Дмитрия – мал ростом и крепыш,
Рябая и веснушчатая рожа,
И некрасив лицом и грязно-рыж.
– Нет, – отступил Басманов, – невозможно!
Царь ряженый! Он – лжец! Он просто шут!
И спохватился:
– Все! Теперь мне поздно
О том кричать. Меня или убьют,
Иль назовут при всех умалишенным, —
Он оглядел собравшихся бояр:
– Здесь все играют подданных… Притворно
Внимают Самозванцу. Вот скандал!!!
Он вдруг услышал шепот Салтыковых
И обомлел. Забились в голове
Слова:
– Убили сына Годунова!
Убили Федю!!! Кто? Кто там в Москве
Решился на такое преступленье?
Что сотворили? Ох, и подлецы! —
Кипел Басманов:
– Нету им прощенья!
И горестно вздохнул:
– Грешат отцы,
А искупают их ошибки дети!
Да разве Федя, Федор виноват
В грехах отца, чтоб за него в ответе
Быть пред людьми? Да что ж они творят?
Он вдруг представил на минуту лица —
Молчанова 15, а с ним других князей
И сокрушился:
– Как! Как мог Голицын
За дело взяться, гаже и грязней
Которого быть средь людей не может!
Плох был Борис – злодей, боярам чужд.
А кто они? Иль совесть их не гложет?
Иль нет вокруг иных забот и нужд?
Лжедмитрий – плут, его забудут скоро,
Как только он свою исполнит роль.
Его сметут потом все той же сворой
И всем объявят – «Самозванец – голь».
Парнишку жаль… Годами он, как Федя,
И, как зверек, опаслив, я гляжу.
Ну, что мне делать одному на свете?
Возьму, да Самозванцу послужу!
Решить – решил, но был душой не весел,
Печалил душу совести укор.
А Самозванец Гришка через месяц
По-царски въехал на кремлевский Двор.

Входи. Садись. Отрепьев зорким взором
Взглянул на Филарета. Сел на трон.
– Я пригласил тебя для разговора.
А, что ты в самом деле удивлен?
– Признаться не хотелось верить вздору, —
Монах взглянул на Гришку:
– Думал, врут!
– Нет, просто это все пришлось мне впору —
Одежды, шапка. Сапоги не жмут!
Ну, а потом, (да ты держись смелее!)
Могу тебе напомнить, Филарет,
Что это ты мне подарил идею
О воскрешенье Дмитрия!
– Нет! Нет!
Чего ты мелишь, Гришка? Бог с тобою!
Да то была пустая болтовня.
А ты совсем не дружишь с головою!
– Нет, это ты, ты заразил меня!
Я с той поры уже не знал покоя
Ни одного единственного дня.
Я думал, что же сделать мне с собою,
Как убедить всех в том, что Дмитрий – я!
Я так увлекся этою затеей,
Так живо и так ярко представлял
Себя другим, что скоро сам поверил,
В то, что царевич Дмитрий – это я!
А вдруг все так и есть на самом деле?
А вдруг и впрямь я скрылся от убийц.
– Как это может быть? Да, что ты мелешь?
Послушай сам себя! Остановись!
– Теперь уж поздно! Да и неохота!
Я – царь! Какой огонь горит во мне!
Пока князья друг с другом сводят счеты,
Я нужен всем! Я нужен и тебе!!!
– Мне – нет! Я в эти игры наигрался
И более играть – мне смысла нет!
– Сдается мне, ты рано расписался,
Ты позабыл о сыне, Филарет!
– Сын слишком мал!
– На этот день!
– И что же?
– Ты должен думать о его судьбе!
Давай друг другу, Филарет, поможем.
Сегодня ты мне, завтра- я тебе.
– Чем я могу помочь тебе сегодня?
Ты признан целой сворою бояр.
– Ты прав, Никитич, прав, но ты мой «сродник»!
– Ложь это все!
– Да выпусти ты пар!
Не хочешь как царю мне поклоняться?
Что так? Спина? Другое что болит?
– Тебе бы Гришка нужно опасаться
Всех тех, кто пред тобой сейчас юлит.
– Ты изменился.
– Поумнел в неволе.
– Но за меня горой стоит народ!
– Не думаю, ведь ты теперь католик,
Вероотступник. В этом твой просчет.
– Ты недоверчив стал, отгородился
От всех душой. Лукав ты, Филарет!
– Ты тоже. Так зачем перекрестился,
Ответить можешь прямо или нет?
– Причины две! Начну, пожалуй, с личной, —
Отрепьев неохотно с трона встал, —
Во-первых, я увлекся католичкой…
И Филарет заметил, как он мал,
Как суетлив и как самонадеян.
Подумал про себя:
– Каков глупец!
– А, во-вторых, что для меня важнее, —
Услышал Федор, – недостаток средств.
Я, может быть, назвал причин и больше,
Но все они не стоят этих двух.
Мои карманы пополняет Польша,
Но говорить о том не стоит вслух.
Вы чересчур к католикам суровы,
Я это все обдумывал всерьез.
По заповедям нужно жить Христовым,
А как кому креститься – не вопрос!
Он помолчал, взглянул на Филарета:
– О деле не пора ль поговорить?
Но Федор уклонился от ответа:
– Башки тебе, Григорий, не сносить!