Татьяна Гаврилина - Филарет. Историческая повесть в стихах

К тому ж на трон охотников немало.
Василий Шуйский всех других ловчей,
Глядит на трон, как кот глядит на сало.
А он умеет изводить царей.
Взять Годуновых – и отца, и сына
Хоть в их крови он рук не замарал,
Но в смерти их он больше всех повинен!
Кто, как не он, Бориса запугал?
Кто обвинял его во всех пороках?
Ведь это Шуйский в Угличе пытал
Всех тех, кто так расправился жестоко
С царевичем. О, он немало знал!
И свои сети расставлял искусно.
А страсти в нем всегда были черны.
Он исподволь внушал Борису чувства
Сомнения и тягостной вины.
Пожалуй, Шуйский более порочен,
Чем Годунов, – отметил Филарет, —
Его ни червь раскаянья не точит,
Ни жалости в нем к своим жертвам нет.
Голицын тоже б мог в цари податься,
Но он в сравненье с Шуйским не идет —
Красавец, любит в обществе вращаться,
А Шуйский – домосед, наоборот.
Голицын полон к действию охоты,
А старый князь для грязных дел своих
Использует других людей без счета.
Ведь он – Голицын был в числе троих,
Что сына Годунова удавили.
Не погнушался! Вот тебе и князь!
Но сколько бы убийцы рук не мыли —
Кровь не отмыть ничем – она не грязь!
И Шуйский это лучше многих знает —
Чист, не запятнан, хоть смотри на свет,
Не лезет в драку, медлит, выжидает,
Когда наступит и его момент.
Он скоро и Отрепьева погубит.
Кто перед ним, ему ведь все равно!
Голицына народ теперь не любит,
А Шуйского не любит уж давно!
Быть с ними или против них опасно.
Мне выгодней держаться в стороне,
Подальше от Москвы, где слишком часто
Меняются цари. И хоть во мне
Они теперь соперника не видят, —
Подвел итог раздумьям Филарет, —
Но Шуйский злонамерен, жаден, скрытен,
Он может причинить мне много бед.
Пусть думает, что я опалой сломлен,
Что я монах, что я духовный чин
B новой своей участью доволен.
А между тем мой малолетний сын
Окрепнет и права свои упрочит.
Пускай живет пока в монастыре
При матери. Он сам того же хочет.

И Филарет направился к жене
Поговорить, как на духу открыться,
От будущих невзгод предостеречь.
Но он никак не мог приноровиться
К ней новой. Он боялся этих встреч,
Бранил себя, что сух с ней поневоле,
Что видеть ее так и не привык
В монашеской одежде и в куколе.
И вдруг подумал:
– Вот ведь я – мужик
И то успел немало измениться.
Ну, что теперь могло б ее привлечь
Во мне? Пожалуй, что косица, —
Он усмехнулся, – та, что ниже плеч.
И все-таки, – вздохнул он с сожаленьем, —
Нет Федора во мне, как не ищи,
И в Марфе нет той пылкой, страстной Ксеньи….
Другие мы, ропщи иль не ропщи.
Все в руцах Божьих, – он перекрестился,
И вот уже к собору подходя,
Увидел сына, что в песке возился
С мальчишками у стен монастыря,
Окликнул:
– Мишка, чем это ты занят?
Тот помахал рукой:
– Сейчас, отец!
Но Филарет ответил:
– Сын, я к маме.
А про себя подумал:
– Сорванец!

Жену застал он за молитвой в келье,
Но, не желая Ксении мешать,
Присел на лавку, молча, в отдаленье,
Готовый сколько нужно подождать.
Но Филарету ждать пришлось недолго,
Жена устало поднялась с колен:
– Ну, здравствуй. Повидать пришел ребенка?
В нем никаких особых перемен.
Он промолчал. Сказать ей:
– Здравствуй, Ксюша,
Иль здравствуй, Марфа. Как ее назвать?
Но, не придумав, как здесь будет лучше,
Проговорил:
– Пришел потолковать.
– Потолковать? Ты чем-то растревожен?
И он отметил и не в первый раз,
Что голос Марфы чересчур спокоен,
Что выцвел омут ее синих глаз.
И Федор сник:
– Я, Марфа, за советом.
– Ну, говори. О чем же будет речь?
– О сыне, – не замедлил он с ответом:
– Его должна ты более беречь.
– Нам с сыном снова что-то угрожает? —
Она всем телом подалась вперед.
– Нет, ничего. Я видел, он играет.
– Не понимаю, что тебя гнетет?!
Страх Филарета стал и ей понятен,
Когда он объяснился до конца.
Он уходил, как в келью с криком:
– Тятя!
Вбежал их сын и приобнял отца.
– Ну, все довольно, – обронил он сухо:
– Будь мужиком и отряхни штаны —
они в песке. Займи его наукой, —
Он обернулся в сторону жены:
– Ему не гоже вырасти невеждой,
Ведь ноша царской власти нелегка.