Array Имруулькайс - Арабская поэзия средних веков

Приход наш выгоду одну сулил, и, нам
Ответив наконец, он бросился к дверям.

И, убежденный, что никто его не тронет,
Блестя улыбкою, склонился он в поклоне.

Теперь готов он был сказать сто раз подряд:
«Добро пожаловать, входите, я вам рад».

И лампу он принес, чтоб нам пройти свободно,
И было у него все, что душе угодно.

Ему сказали мы: «Поторопись, купец,
Ночь скоро дню отдаст свой царственный венец».

И золотистое вино в расцвете силы
Принес он, и оно кипело и бурлило.

Блеск пламени его к себе манил наш взгляд,
Вдыхали ноздри наши тонкий аромат.

Флейтистка нас игрой своей увеселяла,
Склониться перед ней могли б немые скалы.

И не было ее милее и нежней,
Кто видел раз ее, стремиться будет к ней.

В кафтан одетый, виночерпий к нам явился,
От юного лица роз аромат струился.

Но благовоньями он не был умащен:
Благоухал красой и молодостью он.

И виночерпий нас поил, не уставая,
Ты чашу осушил — уже кипит другая.

Потом он песню спел, мы вторили ему:
«Грущу в чужих краях, вперяя взор во тьму».

Кто был из нас влюблен, тот слезы лил в печали,
И радости конец те слезы означали.

Но не смущал других любовный этот плач,
А в это время ночь разорвала свой плащ,

И скрылся Сириус, и означало это
Победу близкую грядущего рассвета.

О упрекающий, в вино влюблен я страстно!
Так не брани меня: ведь брань твоя напрасна.

Без кубка пенного я не провел ни дня,
Как все запретное, вино влечет меня.

Мне перед пиршеством не жгли сомненья душу,
Не будучи глухим, упреков я не слушал.

И не был никогда товарищем скупцу:
Дружить со скупостью нам, щедрым, не к лицу.

Дарю лишь тем, кто щедр, свое расположенье,
Они внушают мне любовь и уваженье.

Вино, как девушка-плутовка, чья краса
Подобна молнии, пронзившей небеса.

Тебя душа вина сочла за совершенство
И вот зовет вкусить греховного блаженства.

Ты, как красавицей, был соблазнен вином,
Теперь все мысли и мечты твои — о нем.

Перед подругами красавица гордится,
Что всех она хитрей, а с виду — голубица.

Она внушает страсть, что всех страстей сильней,
И бубны звонкие трепещут перед ней.

И к лютне тянется она, когда по кругу
Пускают чашу и глядят в глаза друг другу.

В забавах рыцарских не уступая мне,
Из лука зверя бьет и скачет на коне.

На ней мужской кафтан, она не носит шали
И кудри коротко стрижет, чтоб не мешали.

Ей верным сыном я останусь до конца,
И от меня вино не отвратит лица.

Мне кубка жаль скупцу, тут со скупцом мы схожи,
Мне благородное вино всего дороже.

Зато таких, как сам, им щедро одарю,
Вино к нам милостиво, с ним мы как в раю.

Я наслажденьям предаюсь, отбросив всякий стыд,
И эту тайну мой язык от смертных не таит.

Ничтожество людское мне известно, и прощенья
Не собираюсь я просить за эти наслажденья.

Я знаю, время — западня и смерть там ждет меня,
Но наслажденьям предаюсь, как будто вечен я.

И на законы бытия взираю я спокойно:
Ведь с ними примирил меня наш виночерпий стройный.

Ной древний взращивал лозу, а в кубок влагу льет
Тот, кто с газелью юной схож, кто радость нам несет.

Здоровьем пышет лик его, но кажется нам томным,
Он жизнь дарует, если добр, убьет отказом скромным.

Горячих солнечных лучей глаза его полны,
А на груди как будто блеск серебряной луны.

И руки в темных рукавах напоминают очень
Сиянье радостных светил во мраке жаркой ночи.

Вино отраднее с ним пить, чем, позабыв покой,
Коня на битву снаряжать или спешить на бой.

Какая радость у людей, которым копья-руки
Подносят кубок роковой, таящий смерть и муки?

И много ли отрады в том, когда им шлет привет
Блеск машрафийского меча — и стона ждет в ответ?