Array Имруулькайс - Арабская поэзия средних веков

Обиталищ следы замели, проносясь, облака,
Их при ветре лихом завалили наносы песка.

Будто видятся там письмена, но минувшего были
Под набегами бурь затянулись покровами пыли.

От кочевья былого теперь не найдешь и следа —
А шумела здесь жизнь и стояла шатров череда.

Обитала здесь та, что паломницей шла между нами
И, дорогу прервав, Сатану побивала камнями.

Здесь она мне сказала, едва загорелся рассвет,—
Я тогда не смутился и дал ей достойный ответ —

Мне сказала она: «Если друг покидает подругу,
Хочешь ты, чтоб она заплатила ему за услугу»?

Я ответил: «Послушай и слушай меня до конца:
Тот, кто слух преклоняет к наветам лжеца и льстеца,

Да боится, что дружбу он дружбой лукавой погубит:
Друг, свой выхватив меч, надоедливый узел разрубит.

Что я думаю, слушай, коль это самой невдомек,—
Укоряешь меня, я терплю за упреком упрек,

Слишком долгий мы срок друг от друга вдали кочевали,
Я наказан уж тем, что при мне ты всегда в покрывале!

Ты ведь знаешь — как солнцем, твоим я лицом осиян.
Лица женщин других для меня — темнота и туман».

Я жаждал и ждал, но ты не пришла, лежу я без сна,
И мысль об Асма мне душу томит, как тяжесть вина.

Когда б не судьба, не стал бы я жить — не настолько я глуп —
В далеких местах, где крепость Гумдан {130} 130 Гумдан — дворец и крепость в Йемене близ Санаа. и зеленый Шауб {131} 131 Шауб — сады в окрестностях Сапаа. .

Здесь мучит меня лихорадка моя уж целых три дня,
Едва отойдет от постели — и вновь навещает меня.

Когда бы я в дар Эдем получил с прозрачной рекой,
Добрел бы до врат, но двинуть, увы, не смог бы рукой.

Ты, желтая хворь, и братьев томишь, их стон в тишине —
Как жаворонков ослабевшая песнь в пустынной стране.

Когда бы в Сувайке {132} 132 Сувайка — места с таким названием имелись в Мекке и в окрестностях Медины. видела ты, как озноб мой лих,
Как тяжело мне, больному, сдержать двугорбых моих,

Ах, дрогнула б ты от любви, поняла б, что я изнемог,
Горючих слез полился б из глаз обильный поток.

Иль я не люблю любимых тобой, кого ни на есть?
Коль встречу я где собаку твою, так воздам ей честь.

Асма не придет, — для чего ж я зла и лжи избегал?
Я чист, меня перед ней язык клеветы оболгал.

Не верь же тому, кто нам желает сердечной муки,
Кто хочет, чтоб мы влеклись по бесплодным степям разлуки.

В пути любимая наведалась ко мне —
Всю ночь друзья мои сидели в стороне.

Хоть сон мой крепок был, я пробудился вдруг —
И вновь меня объял души моей недуг.

Румейла у меня, и пусть мелькает злость
В глазах ревнивицы, — по есть ли слаще гость!

Путь к сердцу моему Румейла раз нашла.
Совсем невдалеке тогда она жила.

А я — я в Мекке жил. Я был в нее влюблен,
Она же без любви взяла меня в полон.

Но шепот горестный я в сердце сохранил
В миг расставания: «Итак, ты изменил!»

Смертельно раненной она казалась мне
Страданием своим, но я страдал вдвойне.

Укоры горькие средь общей тишины
Я слушал, за собой не чувствуя вины:

«Своим отъездом мне ты душу истерзал,
Подругу бросил ты, разлуку в жены взял!»

В слезах — и до сих пор текут они из глаз —
Ответил я: «Бросал я женщин, и не раз,

Но утешался вмиг, не чуял тяготы,—
Но нет, меня теперь утешишь только ты!»

Вкушу ли я от уст моей желанной,
Прижму ли к ним я рот горящий свой?

Дыханье уст ее благоуханно,
Как смесь вина с водою ключевой!

Грудь у нее бела, как у газели,
Питающейся сочною травой.

Ее походка дивно величава,
Стройнее стан тростинки луговой.

Бряцают ноги серебром, а руки
Влюбленных ловят петлей роковой.

Влюбился я в ряды зубов перловых,
Как бы омытых влагой заревой.

Я ранен был. Газелью исцеленный,
Теперь хожу я с гордой головой.