Array Имруулькайс - Арабская поэзия средних веков

На север, там тебя томить не станут,
Не будешь там в любви своей обманут».

И ночь ушла, и наступил рассвет —
И то была горчайшая из бед.

Долго ночь не редела, душой овладела тоска,
Но послала Асма в утешенье ко мне ходока,

От нее лишь одной принимаю упрек без упрека,
Хоть и много любил и она не одна черноока.

Но она улыбнется, — и я уж и этому рад,
Счастлив, зубы увидя, нетающих градинок ряд.

Но ходок, увидав, что еще не проснулся народ,
Возвратился и стал колотушкой стучать у ворот.

Он стучал и стучал, но из наших никто не проснулся.
Надоело ему, и обратно к Асме он вернулся.

И рассказывать стал, прибавляя того и сего:
«Хоть не спали у них, я не мог достучаться его,

Где-то скрылся, сказал — у него, мол, большие дела.
Так и не дал ответа». Но тут она в ярость пришла.

«Я Аллахом клянусь, я клянусь милосердным творцом
Что до самого раджаба {126} 126 Раджаб — седьмой месяц мусульманского лунного календаря. я не пущу его в дом!»

Я сказал: «Это старая ссора, меня ты прости,—
Но к сердцам от сердец подобают иные пути».

Вот рука моя, в ней же и честь и богатство мое,
А она: «Ты бы раньше, чудак, протянул мне ее!»

Тут к ней сводня пришла, — а они на подобное чутки
К деловым разговорам умеют примешивать шутки.

Голос тихий у них, если гневом красавица вспыхнет,
Но становится громок, едва лишь девица затихнет.

Говорок у распутницы вежливый, неторопливый,
А сама она в платье паломницы благочестивой.

И ее наконец успокоила хитрая сводня:
«Все-то воля господня — сердиться не стоит сегодня».

В час утренний, от взоров не таим,
Горел костер перед шатром твоим.

Но кто всю ночь подкладывал алоэ,
Чтоб он струил благоуханный дым?..

Я Зайнаб свою не склоняю на встречу ночную,
Не смею невинность вести на дорогу дурную.

Не так луговина в цветах, под дождем животворным,
Когда еще зной не растрескал поверхность земную,

Как Зайнаб мила, когда мне она на ухо шепчет:
«Я мир заключила иль снова с тобою воюю?»

В гостях мы не видимся — если ж тебя и увижу,
Какой-нибудь, знаю, беды все равно не миную.

Меня ты покинула, ищешь себе оправданья,
Но я неповинен, тоскую один и ревную.

Убит я печалью, горчайших не знал я разлук.
В груди моей буйствует сердца неистовый стук.

Невольные слезы струятся, свидетели мук,—
Так воду по каплям прорвавшийся точит бурдюк.

Она уезжает, уж руки проворные слуг
На гордых двугорбых дорожный навьючили вьюк.

К щекам моим кровь прилила и отхлынула вдруг —
Я знаю, навек отъезжает единственный друг.

О сердце, страстями бурлящий тайник!
А юность меж тем отвратила свой лик.

О сердце, ты властно влечешь меня к Хинд,—
Ты, сердце, которым любить я привык.

Сказал я — и слезы струились из глаз,
Ах, слез моих не был исчерпан родник.

«Коль Хинд охладела, забыла любовь,
Когда наслажденьем был каждый наш миг,—

Погибнет, клянусь, человеческий род,
Всяк сущий на свете засохнет язык!»

Я эту ночь не спал, томим печалью.
В бессоннице за ночь одну зачах.

Любимое создание Аллаха,
Люблю ее и гневной и в сердцах.

В моей душе ее всех выше место,
Хоть прячется изменница впотьмах

Из-за того, что клеветник злосчастный
Меня в коварных очернил речах.

Но я молчу, ее несправедливость
Терплю без слов, ее напрасен страх.

Сама же связь оборвала, как люди
Веревку рвут, — суди ее Аллах!