Array Имруулькайс - Арабская поэзия средних веков

Весь божий мир, о Лейла, вся безмерность естества
Мою любовь, мою печаль в себе вместят едва!

Мне всё напоминает дни, когда с тобой вдвоем
Мы шли в степи, цвела весна — те дни мы не вернем!

Свой взгляд горящий от тебя пытаюсь отвести,
Но он упорствует: к другой нет у него пути.

Быть может, если по земле пойду как пилигрим,
С тобою встречусь я в горах и мы поговорим?

Душа летит к тебе, но я ей воли не даю:
Стыдливость в этом усмотри природную мою.

О, если б то, что у меня в душе сокрыто, вдруг
Тебе открылось, — поняла б, что я — хороший друг.

Спроси: кому когда-нибудь утяжелял я путь?
Спроси: я причинял ли зло друзьям когда-нибудь?

Мне говорят: «В Ираке она лежит больная,
А ты-то здесь, здоровый, живешь, забот не зная».

Молюсь в молчанье строгом о всех больных в Ираке,
Заступник я пред богом за всех больных в Ираке,

Но если на чужбине она — в тисках болезни,
То я тону в пучине безумья, в смертной бездне.

Из края в край брожу я, мои разбиты ноги,
Ни вечером, ни утром нет к Лейле мне дороги.

В груди моей как будто жестокое огниво,
И высекает искры оно без перерыва.

Лишь вспомню я о Лейле, душа замрет от страсти,
И кажется: от вздохов рассыплется на части…

Дай мне воды глоточек, о юное светило,
Что и луну блистаньем и молнию затмило!

Ее чернеют косы, — скажи: крыла вороньи.
В ней все — очарованье, томленье, благовонье.

Скитаюсь, как безумный, любовью околдован,
Как будто я цепями мучительными скован.

С бессонницей сдружился, я стал как одержимый,
А сердце бьется, стонет в тоске непостижимой.

Весь от любви я высох, лишился прежней силы —
Одни остались кости, одни сухие жилы.

Я знаю, что погибну, — так надобны ль упреки?
И гибель не погасит любви огонь высокий.

Прошу вас, напишите вы на моей могиле:
«Любовь с разлукой вместе несчастного убили».

Кто мне поможет, боже, в моей любви великой
И кто потушит в сердце огонь многоязыкий?

Красавицы уничтожают поклонников своих.
О, если бы они умели страдать от мук живых!

Их кудри словно скорпионы, что больно жалят нас,
И нет от них противоядья, мы гибнем в тяжкий час.

Но, впрочем, есть противоядье: красавицу обнять,
Поцеловать ее, желая поцеловать опять

Ту, у которой грудь и плечи прекрасней жемчугов,—
Они белей слоновой кости и девственных снегов!

Красавицы в шелках блистают, одежда их легка,
Но кожу нежную изранить способны и шелка.

Их стан — тростинка, но при этом их бедра широки.
О, как стремлюсь я к тонкостанным всем бедам вопреки

О ты, что к юношам в жилища ночным приходишь сном,
К тебе еще я не стучался в молчании ночном.

У газеленка я спросил: «Ты милой Лейлы брат?»
«Да, — он ответил на бегу, — так люди говорят».

Ее подобье, ты здоров, а милая больна,—
Несправедливо! Ибо нам понятно: не она

Похожа на газель в степи, — приманку для сердец,—
А нежная газель взяла ее за образец.

Я понял, что моя любовь меня ведет туда,
Где нет ни близких, ни родных, где мне грозит беда,

Где лишь седло да верный конь — товарищи мои,
Где в одиночестве глухом пройдут мои года.

Привязанности все мои разрушила любовь
С такою силой, что от них не видно и следа.

Любви я предан целиком — и телом и душой.
Кто прежде так любил, как я? Никто и никогда!

«Ты найдешь ли, упрямое сердце, свой правильный путь?
Образумься, опомнись, красавицу эту забудь.

Посмотри: кто любил, от любви отказался давно,
Только ты, как и прежде, неверной надежды полно.

Кто любил, — о любви позабыл и спокоен весьма,
Только ты еще бредишь любовью и сходишь с ума!»