Подушкою земля тебе отныне стала.
Она и твой халат, она и покрывало…
А ты ведь был для всех как дождевая влага.
Ты расточал себя лишь для чужого блага.
И засуха-беда была тогда бессильна.
Была твоя любовь, как щедрый дождь, обильна.
Безмерна скорбь сейчас, когда песок зыбучий
Сокрыл тебя от нас, о друг мой самый лучший!..
Твоя вдова с детьми — со всеми пятерыми —
Льет слезы без конца, захлебываясь ими.
Горячих слез поток ей размывает очи.
А день вокруг поблек и стал угрюмей ночи.
«Зачастивший к виночерпию…»
Зачастивший к виночерпию, где напоят без отказа,
Не постится и не молится, позабыв слова намаза.
Ночью трет больную голову, стонет, охает, бранится,
А с утра все только думает, как ему опохмелиться.
Видел я подобных грешников, что лежат в пыли дорожной,
Несусветную нелепицу мелет их язык безбожный.
Вспомнил я при этом зрелище, проходя поспешно мимо,
Что лишь муки, муки адовы ждут их всех неотвратимо.
И, творя молитву вечером, я вознес хвалу Аллаху
За того, кто жизнью праведной божьему покорен страху.
«Разъяренная смерть объявилась в округе…»
{90} 90 «Разъяренная смерть объявилась в округе…» (стр. 125). — Стихотворение, сочиненное в память умерших от чумы и погибших на поле боя.
Разъяренная смерть объявилась в округе,
Поредел мой народ, оскудел он в недуге.
О, когда б я не знал, что бессильна мольба,
Я молил бы тебя неотступно, судьба.
Я молил бы вернуть этих юных и сильных,
Что лежат неподвижно в пределах могильных.
Поникаю душой, видя жалкий конец
Благородных умов и великих сердец.
Поникаю душой, слыша, как незнакомо
Стонет Аджадж, верблюд мой, гонимый от дома.
О жена, мне так трудно сейчас потому,
Что в беде не могу я помочь никому,
Что мечети безлюдны теперь, как пустыня,
Что иссякла, как мертвый родник, благостыня,
И уже развалились умерших дома,
И немало живущих лишилось ума…
Но среди молодых, уцелевших от мора,
Есть врачи — есть вожди, что помогут нам скоро.
Вижу: скачут, повесив на копья плащи,
Эти мощные всадники в хмурой ночи.
Кто-то, кажется, жилистой, тонкой рукою
Прикоснулся ко мне, дав начало покою.
Ночь проходит, но перед рассветом за ней
Скачет несколько черных, высоких коней.
Нет, еще не остыло ты, чувство утраты,
И тобой, словно камнем, надежды примяты!..
Сколько нежных красавиц ушло без любви,
Затерялось во мраке, зови не зови!..
Сколько славных мечей опустилось навеки,
Сколько слез обожгло материнские веки,
Сколько там кобылиц убежало в пески,
Вырвав повод из мертвой хозяйской руки…
Имеет каждый две души: одна щедра и благородна,
Другая вряд ли чем-нибудь Аллаху может быть угодна.
И между ними выбирать обязан каждый, как известно,
И ждать подмоги от людей в подобном деле бесполезно.
«События в пути неведомы заране…»
События в пути неведомы заране.
Друзья, какую ночь провел я в Гарийяне!..
Был гостем у меня голодный волк поджарый,
Быть может, молодой, быть может, очень старый.
Вздыхал он и стонал, как изможденный нищий,
Уже не в силах сам разжиться нужной нищей.
Как тонкое копье, маячил он во мраке,
А ближе подойдя, подобен стал собаке.
Когда б нуждался он в одежде и приюте,
Я дал бы их ему, покорен той минуте.
Я поделился с ним едой своею скудной.
Верблюды прилегли, устав с дороги трудной.
Поблескивал песок. Пустыня чуть вздыхала
И в нежном блеске звезд со мною отдыхала.
Не будет путник тот угрюмым и суровым,
Что даже волка смог пригреть под звездным кровом
«Ахталь, старый смельчак…»
{91} 91 «Ахталь, старый смельчак, несмотря на враждебные силы…» (стр. 127). — Стихотворение на смерть аль-Ахталя, содержащее посрамление общего для аль-Ахталя и аль-Фараздака врага — Джарира.
Читать дальше