Гомер: Илиада

И, волоокая так отвечала почтенная Гера:
"О, всемогущий Кронид, какое ты слово промолвил!
Не вопрошала досель я тебя, узнавать не пыталась,
В ненарушимом спокойствии все, что хотел, обсуждал ты.
Ныне же в мыслях я страшно боюсь, что тебя обольстила

Дочь среброногая старца морского, богиня Фетида:
Рано придя, близь тебя она села, обнявши колени.
Ей-то, боюсь, ты кивнул головой в знак того, что Ахилла
Хочешь почтить, погубив пред судами не мало ахейцев".
И, отвечая, промолвил Зевес, облаков собиратель:

"Вечно, несчастная, ты подозрений полна и нельзя мне
Скрыться никак. Но свершить ничего ты не сможешь, лишь дальше
Станешь от мыслей моих, — для тебя ж это будет печальней.
Если и было, как ты говоришь, знать оно мне угодно.
Лучше безмолвно сиди, моему повинуясь веленью,

Или тебе не помогут все боги Олимпа, как встану
И на тебя наложу я свои непобедные руки".
Так он сказал. Волоокая села почтенная Гера,
Молча, объятая страхом, смиривши любезное сердце.
И небожители боги вздыхали в чертоге Зевеса.

Славный художник Гефест тогда обратился к ним с речью,
Милую мть, белорукую Геру, утешить желая:
"Скорбны последствия будут и невыносимо печальны,
Если вы станете так из-за смертных вдвоем состязаться,
Сея раздор меж богов. И какого нам ждать наслажденья

От благородного пиршества, если вражда побеждает?
Матери ж я посоветую, хоть и сама многоумна,
К Зевсу — родителю милому — ласковой быть, чтобы снова
Спора отец не затеял, расстроивши пиршество наше.
Ибо, когда б захотел Громовержец Олимпа, то смог бы

С тронов низвергнуть нас всех, оттого что сильнее гораздо.
Ты же к нему обратись и смягчи его ласковой речью.
К нам благосклонен тогда снова станет отец Олимпиец".
Так он сказал и, вскочив, подает двухстороннюю чашу
В руки возлюбленной матери, с речью такой обращаясь:

"Милая мать! Претерпи и снеси, как ни тягостно горе,
Да не увижу своими глазами тебя, дорогую,
Ныне побитой; тогда, хоть и сильно в душе огорченный,
Помощь подать не смогу: в состязаньи тяжел Олимпиец.
Он уж однажды меня, когда я защищать порывался,

За ногу взял и швырнул от порога небесного дома.
Целый носился я день, и лишь вместе с садящимся солнцем
Пал на далекий Лемнос, и во мне чуть держалось дыханье.
Мужи синтийцы меня, там упавшего, приняли кротко".
Так он сказал. Улыбнулась тогда белорукая Гера,

Кубок у сына из рук, улыбаясь, взяла; он же тотчас
И остальным всем бессмертным, от правой руки начиная,
Сладкого нектару налил, из чаши большой почерпая.
И несмолкаемым смехом залились блаженные боги,
Видя Гефеста, как он хлопотал по чертогу, хромая.

Целый тот день, пока солнце склонилось, они пировали,
И недостатка на пиршестве не было в общем довольстве,
Не было в лире прекрасной, звучавшей в руках Аполлона,
Не было в Музах, которые пели, чредой, сладкогласно.
После ж того, как затмилось сиянье блестящее солнца,

Каждый в свой дом удалился, желая предаться покою,
Там, где Гефест обоюдохромой, знаменитый художник,
С дивным расчетом построил чертоги для каждого бога.
К ложу пошел своему и Зевес, Громовержец Олимпа.
Там отдохнул он сперва, а когда сладкий сон опустился,

Лег и заснул, — и легла рядом с ним златотронная Гера.

Спали всю ночь, лишь Зевеса не радовал сон безмятежный.
Все он в уме размышлял, как бы лучше почтить Ахиллеса,
Как бы ему погубить пред судами побольше ахейцев.
И показалось Зевесу в душе наилучшим решеньем

Пагубный Сон ниспослать к Агамемнону, сыну Атрея.
И, обратившись к нему, он крылатое слово промолвил:
"Пагубный Сон, снизойди к кораблям быстроходным ахейцев
И к Агамемнону сыну Атрея проникши в палатку,
Все ты поведай как я поручаю, — вполне неизменно.

Ты прикажи, чтоб немедля он пышноволосых ахейян
В бой ополчил, ибо нынче возьмет он широкодорожный
Город троянцев: уже на Олимпе живущие боги
Разно не мыслят теперь, оттого что их всех преклонила
Гера мольбою своей, — и троянцам печаль угрожает".