Гомер - Илиада

Перевод Илиады, начатый Гнедичем в 1809 году и оконченный им двадцать лет спустя, был многими найден устаревшим при самом своем появлении. В том же 1829 году, когда вышло в свет первое издание этого перевода, Жуковский поместил в «Северных Цветах» несколько отрывков из Илиады, написанных более современным языком, а через пятнадцать лет, покончив с Одиссеей, он приступил к новому полному переводу Илиады, но успел перевести только первую песню и каталог судов из второй.

Такое быстрое обветшание перевода Гнедича объясняется тем, что в двадцать лет, употребленных им на окончание своего труда, русский язык пережил благотворный кризис и переродился. В начале этой эпохи еще существовали две литературные партии — защитников старого и нового слога. Вооруженные знанием, руководимые более инстинктом, нежели эстетическим вкусом, сторонники Шишкова и Карамзина ощупью пробирались среди лабиринта славянских и русских слов, отдавая предпочтение тем или другим. Но пришел Пушкин, на русскую литературную речь впервые упал луч вдохновения, — и долгий спор сам собою прекратился, все стало очевидным и несомненным. Все недостатки работы Гнедича объясняются тем, что он приступил к переводу Илиады до появления Пушкина.

Можно еще мириться с чисто славянскими выражениями, (вроде наглезы, воспящять, скимны, скрании, сулица, меск, плесницы, пруги), — и смотреть на них, как на иностранные слова, нуждающиеся в переводе. Гораздо более портят язык Гнедича слова и обороты полуславянские (власатые перси; туков воня; спнул фаланги; обетуя стотельчия жертвы; пышное швение; огонный треножник; вымышлятель хитростей умный; рыдательный плач; троянцы ужасно завопили сзади), произвольно составленные новообразования (празднобродные псы; человек псообразный; мески стадятся; вседушно вместо всею душою; хитрошвейный ремень; дерзосердый; душеснедная смерть; беспояснодоспешные воины; неистомное солнце; кистистый эгид), а в особенности обороты двусмысленные, выражающие теперь не то, что хотел сказать автор (напыщенные вместо надменные; влияя вместо вливая; изойти вместо настигнуть; нижнее чрево вместо нижняя часть чрева; превыспренний холм; пронзительная медь; твердь вместо твердыня; разрывчатый лук; пресмыкавшиеся гривы; разливать бразды по праху). На подобные выражения натыкаешься, как на ухабы, и, читая Гнедича, приходится делать над собою некоторое усилие, побеждать постоянное внутреннее сопротивление, не глядеть на известные точки, чтобы быть в состоянии наслаждаться тем прекрасным и возвышенным, что действительно заключается в его переводе. Благодаря произволу в употреблении слов, даже удачные и плавные стихи Гнедича не могут быть иногда приняты без поправок. Так, в знаменитом стихе: «будет некогда день, и погибнет священная Трая» слово «некогда» произвольно применено к событию будущего времени. Говорят: я видел вас некогда, но странно звучала бы фраза: я некогда увижу вас*. Равным образом, в стихе «речи из уст его вещих сладчайшия меда лилися» эпитет «вещих», которого кстати нет у Гомера, произвольно применен к Нестору, не бывшему ни жрецом, ни провидцем, а искусным собеседником и оратором в народных собраниях. Если принять во внимание, что Илиада у нас, как впрочем везде, читается чаще всего в юношеском возрасте, когда случайные недостатки произведения так легко могут заслонить его внутренние достоинства, то уже по одной этой причине следует признать новый перевод Илиады не роскошью в нашей литературе, а давно назревшей насущной потребностью.

Помимо произвола в образовании и употреблении слов, перевод Гнедича страдает еще произвольным стихосложением. Много спорили о том, что возможно ли греческие и латинские спондеи заменять русскими хореями, ввиду отсутствия в русском языке долгих гласных. Греческий долгий слог равняется по времени двум коротким, и поэтому два греческих гекзаметра, из которых один написан дактилями, а другой — дактилями и спондеями, ритмически равнозначны. Не то будет с подобными двумя русскими стихами, и если один из них считать гекзаметром, то другой должен быть назван как-нибудь иначе. Поэтому, держась строгих требований ритма, следует признать, что русские стихи, написанные одним определенным размером, в данном случае гекзаметром, должны состоять из одного и того же количества слогов. Защитники смешанного гекзаметра указывают на то, что такое строение придает ему разнообразие и выразительность. С этим можно было бы согласиться, если бы дактили и хореи употреблялись каждый раз в зависимости от значения стиха, а не случайно и произвольно, смотря по тому, какие слова легче укладываются в стих. Если обратиться к переводу Гнедича, то увидим, что чередование дактилей и хореев в большинстве случаев у него произвольное. Почему, например, в стихе: