User - Sneg i Tuman - Chastnaya zhizn'.docx

Нет, она не была несчастлива. Но и счастлива она не была.

В ее жизни, не смотря на насыщенность событиями, ничего не происходило. Она все время была занята, все время была окружена какими-то людьми, но внутри у нее постоянно росло ощущение пустоты. И еще – ощущение какой-то чужой, не своей жизни, которую почему-то проживать приходилось именно ей. И вроде бы это была даже ее жизнь – ведь жила все-таки она, но все это было как бы не ее. Но где тогда была ее жизнь? Ее собственная жизнь, такая, какой бы она хотела ее прожить?

Она не знала, в какой момент, в какую минуту стала думать и чувствовать так, но убежденность в этом росла в ней день ото дня.

Но теперь все стало совсем по-другому. Теперь было – теперь. И это «теперь» была Марта.

Она смотрела на нее и испытывала такое беспредельное, такое безграничное счастье, что ей становилось даже чуточку страшно. Все было зыбко и шатко. И совсем неопределенно. И непонятно, как и что. И главное – что дальше?

Но даже и минуту этой зыбкой неопределенности она бы не отдала ни за что. И никому. Она ничего не знала и не понимала, и в общем-то не хотела понимать. Она не хотела ни вопросов, ни ответов на них. Она просто хотела прожить, прочувствовать каждую минуту – всю, до конца, потому что вдруг как-то сразу не столько даже поняла, сколько всей сущностью своей приняла, что вот это «теперь» и есть ее настоящая жизнь. Пусть и в таких странных, замысловатых формах – пусть. Пусть она не вписывается ни в что, не поддается никакому осмыслению, но это ее – ее собственная жизнь, которой она уже дорожит.

Порой она не узнавала себя. Она, такая независимая, такая легкомысленная и в общем-то небрежная, она ждала. Она ждала звонка, она ждала встречи, она ждала слов… Она стала дорожить временем, вдруг обнаружив совершенно случайно, что оно может быть необыкновенно стремительным – когда Марта рядом, и может тянуться бесконечно, мучительно долго, если Марту, допустим, ждать, или ждать ее звонка, или ждать, когда она что-то решит или скажет…

Она стала осторожной в словах. Она стала бояться обидеть. Она не хотела разочаровать. Больше всего она страшилась разочаровать.

Иногда она все-таки спрашивала себя – зачем? Зачем ей это? Для чего? И не находила ответа. Потому что это «теперь» ни для чего не было нужно. Оно было просто нужно ей, Марине. И потерять это «теперь» было почти смертельно. От одной только мысли о том, что это «теперь» можно потерять, ей становилось не просто плохо – ей становилось больно. Та пустота, которую она обнаружила еще в своей жизни «до», но к которой она привыкла и с которой как-то сжилась, подступала к горлу и уничтожала ее. Словно бы внутри открывалась черная дыра, засасывающая ее внутрь себя, и все становилось совершенно бессмысленным при одной только мысли, что Марта вдруг может не позвонить или не прийти.

Могла бы она обойтись без этого «теперь»? Да, могла бы. В той жизни, которая была «до». И она обходилась. Но теперь, когда настало это «теперь», когда в любой момент мог раздаться телефонный звонок, а в трубке зазвучать голос этой сумасшедшей, этой совершенно непредсказуемой женщины, или же она сама могла возникнуть на пороге – без договоренностей и предупреждений, Марина понять не могла, как она без этого обходилась. Как она вообще жила без нее, без Марты.

Она не сомневалась, она не металась, она не мучалась вопросами «отчего», «почему» и «как так случилось», не искала ответы на них. Она все поняла – все и сразу. И если и медлила, то только из-за Марты, из-за самой Марты. Она просто не хотела ее торопить.

…Когда Марта уехала, Марина потеряла интерес ко всему происходящему. Джулия кого-то вызывала, о чем-то спрашивала. Перепуганные сотрудники косились на безучастную ко всему Марину, но задавать вопросов ей не решались. Они видела, что каждый очередной входящий сначала смотрит на нее вопросительно, потом на Джулию, усевшуюся за ее стол, неуверенно отвечает на задаваемые вопросы, больше напоминающие допрос с пристрастием, но не вмешивалась. Да и не слушала толком.

Она оглядывала кабинет, в котором проработала лет семь, наверное, но все вещи вдруг стали какими-то чужими, словно бы не она их покупала, расставляла и переставляла заботливо, словно бы это был не ее кабинет и не ее вещи. Словно она тут стала вдруг гостем, зашедшим в первый раз и ненадолго.

В какой-то момент она встала, подошла к столу и взяла в руки фотографию детей в стеклянной рамке, которую ей подарила Марта в прошлом году, и бронзовую фигурку Будды, купленную в Бангкоке в тот самый первый раз. Постояла перед столом молча, а потом также молча убрала и то, и другое в сумку.