User - Sneg i Tuman - Chastnaya zhizn'.docx

Но время шло, и пришло время отвечать на вопросы. И Марта понимала, что настало это самое время, когда нужно отвечать себе на свои же собственные вопросы. Несмотря на то – а может быть как раз потому, что эти вопросы были неприятны, и их было много, и число их росло с каждым днем. А ответов на них не находилось. И было понятно, что ответы эти сами собой не появятся, их нужно искать, и даже выискивать, старательно и долго размышляя, тратя на них и на их поиски и время, и силы. Потому что они важны – и вопросы эти, и ответы на них.

Но вот что удивительно, не смотря на всю эту свою исключительную важность, все они как один мгновенно исчезали, стоило лишь Марине оказаться рядом. Вернее, они исчезали еще до ее появления, буквально в тот момент, когда выяснялось, что Марина скоро будет рядом. И когда она, наконец, рядом оказывалась, Марта погружалась в состояние такого полного и абсолютного покоя, такой безусловной отрешенности, что все эти вопросы, все тревоги и беспокойства казались пустяком, чушью, мелочью, решительно ничего не значащей и не стоящей вообще никакого внимания. Это чувство странной, необъяснимой завершенности, некой точки, замыкающей круг, в которой сходятся начало и конец, ощущение и осознание некоего итога – правда, непонятно какого и непонятно чему, - было столь велико, что захватывало ее всю, целиком. И больше ничего не нужно было хотеть, искать, ждать, потому что все, абсолютно все – во всяком случае самое главное и важное, - было найдено и обретено. Это было как достижение цели, решение задачи, покорение вершины. Это было что-то вроде вечера пятницы, когда уже пришел домой, а впереди два законных выходных, полных безделья и любимых, необременительных занятий. Или как начало отпуска, когда стоишь в дюти-фри и думаешь, чтобы такое купить, исключительно ненужное и именно поэтому приятное, когда уже паспортный контроль пройден, а на рейс объявили посадку, но есть еще минут десять, чтобы доставить себе маленькое непредусмотренное удовольствие – в знак того, что отпуск уже начался. Или же как море в первый день приезда, когда смотришь на его исступленно сияющую поверхность из окна номера и просто любуешься им, совершенно точно зная, что вот теперь, всего через несколько минут оно точно будет твоим. Это была Марина.

Словно бы нашлась, наконец, отсутствующая, но столь необходимая в ее, Марты, организме деталь. Или даже какой-то орган, или даже просто некая часть ее самой, без которой она сама была незавершенной, незаконченной. Без нее, этой «детали», этой неведомой части, она могла жить, могла быть и быть счастливой, и даже довольной собой. Но не могла быть удовлетворена собой, как если бы выиграла главный приз, и даже гран-при, и при этом действительно была на голову выше всех, но для себя - про себя - знала, что выиграла только в сравнении с кем-то или у кого-то. А в сравнении с собой, у себя самой все-таки проиграла.

И теперь она тонула в этой обретенной, наконец, самоудовлетворенности, в этом снисходящем на нее покое, который был столь… не приятен, нет, а органичен, естественен в своей неестественности. И становилось совершенно очевидно, что если поставить на весы всю эту благополучную, замечательную и такую удавшуюся жизнь и противопоставить всю ее только одному этому чувству покоя, то он, покой, перевесит. Как перевесила бы Марина, если бы вдруг пришло в голову поставить ее на весы со всем миром, бывшим, настоящим и будущим, со всей ее, Мартиной, жизнью. И выбор этот был сделан, и она каждую минуту, каждую секунду продолжала его делать, причем еще до того, как возникала в нем необходимость. И беспокоило Марту всегда только одно: а что Марина? Что чувствует она? И как долго она позволит быть рядом?

Марта забывала обо всем: о вопросах и ответах, о тревогах и беспокойствах, о неудобствах и даже некоторой неестественности, которую, конечно же, нельзя было отрицать, но от каковой все же не представлялось возможным отказаться. Хотя бы только потому – и в том числе потому, -- что просто не хотелось. И тогда оказывалось, что на все это бесчисленное множество вопросов можно дать один ответ. Один единственный ответ, который отрицал, исключал, уничтожал все вопросы, все бесчисленное множество вопросов. И заключался он в том, что она ее любит.

Она видела только Марину, только о ней думала, только ее слышала и только к ней прислушивалась. Прислушивалась, как прислушиваются не к словам, а к интонации, с которой эти слова произнесены. Так прислушиваются к своему ребенку, пытаясь определить, болен ли он и насколько тяжело, чтобы решить, нужно ли звать врача или все-таки можно справиться самостоятельно. Прислушиваются к близкому и любимому человеку, пришедшему с работы: вот он еще только переступил порог, а нужно срочно понять, что он – устал? озабочен? не раздражен ли, не обижен, не рассержен?.. Прислушиваются не слухом, а всем своим естеством, всей своей сущностью, словно пытаясь пристроить, приладить себя к тому, к кому прислушиваешься, и думая лишь о том, как это сделать -- быстрее, легче и органичнее.