Unknown - GUSchE_VODY

художественную школу, хочет ли стать профессиональным художником. Я видела ребят в

школе, которым нравилось рисовать, но никто из них даже близко не был так хорош, как

Томас. Рисунок его матери - он по - настоящему великолепен.

То, как Томас небрежно откладывает в сторону рисунок, говорит мне о том, что я должна

вести себя осторожно.

Мы молча продолжаем работать.

Ничего.

Ничего.

Ничего.

-Я не могу больше этим заниматься, - наконец говорит он. Его голос грубый. У нас получилась

небольшая кучка рецептов и всякой ерунды.

-Ты хочешь остановиться?

-Нет, я не об этом. - Томас бросает взгляд на сложенный рисунок. - Это. Я просто сижу и

пытаюсь рисовать, и не могу это сделать.

-С тех пор, как она умерла?

Томас кивает.

-У меня всегда был рисунок в голове. Сейчас, едва я беру в руки карандаш, я тут же хочу

нарисовать ее убийство. - Его лицо искажается, и Томас трет его ладонями, будто хочет

стереть это видение. - Я и в первый раз не хотел это видеть.

Я продолжаю просматривать вещи, потому что он тоже не останавливался, и, кажется, нам

проще говорить, когда мы чем - то заняты.

-Может быть, тебе нужно позволить себе нарисовать это.

-Ага, верно. Типа это какая - то мысленная блокада, так?

-Может быть. - Я колеблюсь. - Может быть, это поможет тебе что - нибудь вспомнить. Мэтт

постоянно говорит мне, что если какая - то незначительная деталь следствия не покидает его

мысли, это значит, что его мозг пытается дать ему какую - то подсказку. Он самый

практичный человек из всех, кого я знаю, но относится к таким вещам очень серьезно.

Томас ничего не отвечает, так что я продолжаю сортировку.

-Я попробую, - наконец говорит он.

-Сейчас?

Томас качает головой.

-Нет. Я не... я не готов. Не сейчас.

-Ладно, - говорю я мягко.

Он достает из коробки следующую вещь. На первый взгляд я подумала, что это юбка, но

когда Томас вынимает ее, оказывается, что это тряпичная сумка с алым и синим рисунком, окантованная золотом и серебром.

-Очень милая, - говорю я.

-Кажется, я никогда раньше не видел, чтобы она ею пользовалась. Она пустая. - Томас

бросает ее сверху на кучу вещей, которые мы уже просмотрели, и тянет руки в коробку за

следующей вещью.

Он хмурится и вздрагивает, затем встает на колени, чтобы заглянуть в коробку.

-Черт возьми.

-Что?

-Вот. - Томас протягивает руку в коробку и достает оттуда стопку конвертов. Все они

адресованы Мари Белвезер, марки датированы разным временем. Почерк на всех один и тот

же. Края оторваны там, где письма вынимали из конвертов и снова клали обратно.

Томас роняет их на пол между нами. Затем снова тянется в коробку и достает еще одну пачку.

И еще.

Когда он заканчивает, на полу разбросаны как минимум двадцать пять конвертов.

Какое - то время мы пялимся на них.

-Это странно, - спрашивает он, - что мне хочется прочесть ее письма?

-Нет. - Я делаю паузу. - Хочешь, чтобы я прочла одно?

-Нет. Не сейчас. - Томас достает письмо из конверта. Оно занимает только одну страницу, написаное вручную на белой бумаге, той, что используется для принтера. Почерк не очень

аккуратный, но выглядит разборчивым.

Томас читает какое - то время, не достаточно долго, чтобы прочесть все письмо, потом почти

что со злостью запихивает его обратно в конверт. Его дыхание участилось. Он достает другое

письмо и начинает читать.

Я поднимаю то, которое он отбросил, осторожно вынимая его из конверта, потому что не

хочу переступать границы дозволенного.

Письмо начинается резко, без какого либо вступления.

«Я бы хотел с тобой поговорить. Ты даже не представляешь, как сильно я хочу тебя

увидеть.

Я все понимаю, но это несправедливо».

Томас протягивает мне свое письмо.

-Посмотри на это.

Я откладываю то письмо, которое читаю, и беру его.

«Ты не представляешь, как тяжело знать, что я мог бы сесть в машину и поехать искать

тебя.

Но я не стану. Я дал слово, и сдержу его.

Но, пожалуйста, напиши мне ответ.

Пожалуйста.

Я все время думаю о тебе.

Ты нужна мне.

Пожалуйста».

Я смотрю на дату на почтовой марке. Она восьмилетней давности. Я беру другое письмо.

Оно написано девять лет назад. Другому письму почти десять лет.

-Ты узнаешь почерк? - спрашиваю я.

Томас качает головой.

-Значит, ты не знаешь, может это быть почерк твоего отца?

Он коротко усмехается без всякой иронии.