Unknown - 750c76f11b82488fab6d954fe331a3ae

В день, когда я впервые увидел Ирину, на ней был короткий халатик, открывавший ее прекрасные ноги - не стандартную карикатуру на женскую красоту, одобренную модельерами, а нормальные женские ноги, стройные, немного полноватые, узкие в круглых как антоновка коленях, изящные в голени, но без всякого нарциссизма. От моего внимания не ускользнули и гитарные бедра, и грудь, на которую можно поставить бокал с вином без опасений, что прольется хоть капля.

Думаю, она специально одела именно этот халат. В спальне я заметил другой, попроще и подлиннее, а ведь мать с ними не жила, да к тому же я позвонил Паше заранее, трубку взяла она и мы немного потрепались о том, о сем. В общем, я напросился в гости.

Войдя в ее прихожую, замер. От запаха ее волос меня повело. Взглянув во влажные черные глаза Иры, я поцеловал ее руку как последний дурак. Интересно, подумалось мне, скольким уродам она “помогала” этой прелестной ручкой? Меня чуть не вырвало, но отвращение длилось лишь пару секунд и каким-то извращенным образом компенсировало само себя возбуждением. Если б нее братец, я бы плюнул на тургеневщину и запустил волосатую лапу к ней под халатик. Там, клянусь Эротом, меня ждала полная готовность. И словно чуя неладное, Паша с тех пор мешал мне пообщаться с сестричкой. Это удивительно… Тогда, в прихожей, во мне сверкнула мысль о том, что если я предприму попытку дать портрет этой женщины, то любое описание будет пошлым, приземленным, одним из тех, над которым пускают слюни озабоченные дауны.

Я говорю о ней сейчас, а мысль та же, во всей красе отчаяния и безысходности. Я думал об этой женщине так много, что пришел к бесполезности слова. Да, я могу рассказать о своих чувствах, но понять их полно, понять их правильно смогу только я. У каждого своя жизнь. Говорить с другими значит использовать материал, понятный им, но у многих нет такого материала, или точнее - он свой, а абстрагировать способен не каждый, если это не касается денег.

Потому я говорю об Ирине так, как я ее увидел, о ее фигуре и своих догадках, но не о себе, хотя без меня не было бы этих слов. Иногда мне кажется, что без меня не было бы и Ирины, как, впрочем, и этого мира

- для меня. Все это звучит мудрено, потому янаполняю воздух вполне доступными штрихами. В образе женщины, которую очень хочешь, есть что-то от святынь племени, тотемов и табу. Ее воздушный образ все переменил. Я больше не мог оставаться на грязном пляже, у загаженной воды, в обществе Паши. Последний вдруг завел разговор о восточных единоборствах, поскольку он считает себя крупным специалистом в этой области. Я поднялся, оделся и, наскоро попрощавшись, сославшись на дела, двинул в город.

Солнышко припекало, даром что было шесть часов пополудни. На площади Бахуса жирные тети и их детишки кушали мороженое. За решеткой вольера как беременные обезьяны прыгали теннисисты, гоняясь то ли за мячиком, то ли за упущенным счастьем. В любом случае, они подражали именно мячику. “Подражай судьбе”, - глубокомысленно сказал я себе самому и глядел в небо до тех пор, пока не достиг перекрестка.

Привлеченные блеском лысины вождя, над гранитным черепом кружились вороны. Точно пульсирующий нимб, черный круг то сужался, то рассыпался вширь, и Ленину было все равно. Я почувствовал, что побаливает сердце. Так бывает иногда, когда я пытаюсь избежать неизбежное. На фиг подражания. Или живешь, или подражаешь… Побродив немного по пыли и прохладе книжного магазина, я вышел на улицу и влился в толпу.

Улица Торговая показалась незнакомой. Встретив у

Детского мира Ирину, я не удивился. Дальше все было как в тумане. Я вновь обрел способность трезво оценивать время и пространство лишь утром следующего дня. Это было общее время, общее пространство, не похожее на мое, исчезнувшее ночью. Я помнил, что мы сидели в каком-то кафе, говорили, потом танцевали, прижавшись друг к другу как похотливые пингвины.

Почему-то запомнился разговор. Я могу воспроизвести его с точностью до буквы. - Ты никуда не спешишь?

- спросила она, помешивая в бокале шампанское, чтобы выпустить пузырьки. - Нет. Я не спешу даже когда спешу. - Интересное признание. Это значит, что у тебя нет целей в отношении других людей. Тебе ничего не нужно от прочих. Ты не советский человек… У нас ведь еще сто лет будет совок. Слушай, ты что - и впрямь не хочешь кого-то убедить в чем-то, что-то изменить в жизни? - Что я могу изменить? Болезни, смерть, одиночество - все останется. Давай лучше сменим тему. Лучше скажи мне… Ира, ты хочешь меня? - Да, - легко ответила она. - Я люблю городские цветы. Те, что между плитами и сквозь асфальт. Полевые мне как-то не очень. Их всегда слишком много. А розы, хризантемы - это вульгарно.