Unknown - 750c76f11b82488fab6d954fe331a3ae

Обратно с пирамиды, в нижние сады. Кенотаф застыл на вершине. Кенотаф. Я часто повторяю это слово, когда полдень начинает подгнивать точно яблоко. Пусто. Четыре стены. Дух невидим. Неслышен, необъятен, но вполне отзывчив. Все, довольно.

Сегодняшнюю вахту я уже отстоял.

Вниз по широкой лестнице, в теплый воздух долин.

Чувствую колыхание пальм по берегу Инда, сандаловый дух раздвигает закутскую сухость. О боги смерти, сегодня у нас вечеринка. Доставайте свои вина. Вы сможете продолжить, когда я открою артерии. Пусть хлещет ум, пускай отрава выходит вместе с мыслями.

Надежда - пассивная форма желания. Ногти на ослабших пальцах, впившиеся в древо бытия. Вынуть копье из груди, пришпилившее точно бабочку. Теките, тките, кутите - со мной или без меня. Взгляни, Лаура: не за что ухватиться. Мимо проплывает денночь - ни свет, ни мрак. Смотри, как они безмятежны, осколки погибшей эскадры. Тысячи слов, тысячи грез, миллионы ответов.

Примечания к главе 6.

- What has gone down? Still got a blends? - Что случилось? Все еще хандришь?

- I’m dog-sick. - Устал как пес.

- OK. God-sick… - Ясно. Устал как Бог…

- Set lost. - Убирайся. (англ.)

7.

Отдыхая на спине змея, проглотившего свой хвост, можно размышлять об этом странном эротическом символе или, доставая сигаретой до пепельницы a la conque, адресовать поклон хозяйке бесконечности Адитье.

Гибель богов случилась давно и растаскана в мифы; все тихо вернулось, избегая мантр и сутр, и я вспоминаю об этом так, словно это было не со мной. Тор и Один, все со мной, но где мой меч?

В водах южносибирского дня извивается ливень

- кажется, первый в этом году, но точно не знают даже синоптики. На северном конце города - там, откуда дует ветер - мои друзья-берсерки чистят медвежьи шкуры свои, чистят ногти, перьевые корейские ручки и место на диске С, а я созерцаю златое кольцо на последней сигарете марки Dunhill. Дальше - только

Прима. Вера в весну - это и есть вдохновение, а вдохновение - это Один, мой отец и рекламный герой

Валгаллы. Днем, в сиянии богов, ночью, средь их плоти, я пью рубиновую горечь - чай, а мед поэзии все чаще остается вне сахара, ибо так здоровей и современней. Я хлебаю эту trash-бурду, смиренно наблюдая, как, откинув золотой псевдоним, сшибает окурки Иисус у мавзолея с надписью “Россия”. Все боги со мной, но никого нет рядом.

11:28. День клонится в ожидание Егора. День визитов.

Настроение бодрое как никогда. На плакате небес торжествует Ярило. О боги, я вещаю вязко и темно, ибо пришел незаметный в мелькающих кадрах вечер, и поезда за рекой громыхают смиренно, точно стадо быков в цепях; о мировая скорбь, о головная боль, рядовой

Навъяров, геть из строя! К черту твердый интерфикс, вечерняя поверка окончена, теперь - вперед с подножки, на ходу, и плевать, что угодишь на крышу другого экспресса, и дальше - перекличка, и так всегда.

Естественно, Егор принесет с собой выпить и закусить, хоть и знает, что я равнодушен к пьяной болтовне.

Он поступает не то чтобы назло, а от какой-то безысходной неуверенности, с напором, будто атакуя превосходящие силы врага, когда за спиной стоят шакалы из загрядотряда. Егор чувствует вину. Создал неудобство, хоть я и не подавал повода, и вообще в последние годы мы слишком далеко разошлись во взглядах. Он остается одинок. Приди он с пустыми руками, ему пришлось бы весь вечер молчать, листая книгу, но чтение не отвлекает Егора. Чтобы отвлечься, ему нужно что-то запредельное: запредельно умное или глупое, что, по-моему, одно и то же. Лучший выход, как он думает - залить себе глаза. Он, конечно, понимает, что распитие - вещь тупая и бездарная, но так принято; он стремится создать общепонятную проблему, чтобы спрятаться в ней - до ближайшего взрыва сознания, когда, разметав весь хлам, он выбегает в ослепительное утро, делает вдох, выкуривает сигарету и возвращается обратно, не во спасение других, а просто от безнадежности. Когда-то он был боец, чемпион Московского военного округа по боксу, мастер спорта и прочая, прочая. К тому же он обладает железной волей и тонкой интуицией; его даже прочили в касту воинов. В его сердце - мощь Иисуса, он может в одном прыжке пересечь все Вселенную и вырваться за край, и овладеть всем миром, но жизнь среди моральных уродов и привязанность к семье внушила ему страх перед решительными бросками.

Впрочем, тяга к спасению не оставляет Егора. Он нашел протез: привычку страдать на тему трагической судьбы русской эмиграции. Точнее, постперестроечной постэмиграции. У нас есть общий знакомец - Костя.