Unknown - 750c76f11b82488fab6d954fe331a3ae

Гераклит, два величайших маньяка объективности, плясали у меня в глазах и размахивали руками, пробуя сплести себе хитоны из воздуха. Антон не унимался. Он говорил, что объективность - это форс-мажор, а значит, власть над человеком; человек всегда боялся форс-мажора и признавал богами все, что выбивает из колеи, будь то философ, царь, герой или другой проходимец; страх и форс-мажор, о граждане, - обращался он в пьяный прокуренный зал, - суть величайшие двигатели религиозности, достаточно сравнить страхолюбовь христиан к Иисусу и страхоненависть к сатане; итак, восклицал он, все, что противно человеческому существу - и есть религиозная святыня. Глядя на Антона и пьяную мадам, впившихся друг в друга мандибулярным засосом, я думал о том, что быть объективным значит видеть вещь перед собой, ощупывая ее усиками глаз, ушей, носа, удес, но все, что можно ощупать внутренним знанием, противоречит этой якобы-реальности. Что остается?

Только принимать к сведению и вписываться в поворот.

Много раз за тот вечер я пытался стать объективным, но в итоге лишь прослезился от того, что устали глаза. Утром позвонил Антон и пояснил свой взгляд на высказанное вчера. Он проповедовал бунт против страдания.

У меня закружилась голова. Бунт против страдания!

Какой идиотизм! И как это прекрасно! Быть счастливым здесь и сейчас - эта идея показалась мне настолько безумной, что я влюбился в нее с первого взгляда.

Танец в открытом море! Умно, глупо - но я легче волн, пока танцую. Когда устану, я умру.

Вечер. Завариваю чай. Сегодня уже точно ничего не случится. По крайней мере, со мной. Как все-таки трудно свыкнуться с тем, что твои ожидания оказались верными. Никаких сюрпризов. Случай уже не играет в прятки. Все свои крапленые тузы он выложил на сукно.

Значит, я все-таки уловил нечто существенное в происходящем.

-

Десять часов утра.

Майский день, именины сердца, солнце светит прямо в глаз. Страна припала к станкам, компьютерам, милицейским дубинкам и шприцам с героином, а я бездействую на мостике подводной лодки, увешанной рострами, и все это внутри антициклона несется куда-то в ночь. Прижатый сильным течением облаков, со мною летит Академгородок. Нам хорошо, и ровно врезаясь в волну, я щурюсь в упор лучам и отравляю воздух своей Примой. Все кучно, бычно, как обычно.

Выдох, вдох, чьи-то годы и месяцы. Матрос на палубе

Земли, вибрирующий невпопад ее винтам, завихряющим планету в пространстве. Не могу заставить себя думать, что все это мне снится, хотя ментальный серфинг на волнах адреналиновых, по идее, содействует. Работа, героин, карьера, секс, геройство, бегство, бизнес, добывание денег, ломки, безработица, проблемы, конкуренты, забвение, борьба с другими и пьедестал почета - все это вещи с одной полки. Малодушная страсть, заставляющая требовать доказательств собственного существования.

Как бы там ни было, сегодня я чувствую простор.

Пространство. Мне даже не глубоко наплевать. Просто наплевать. Можно сказать, что я - выздоравливающий больной. Пробужденный. В семь утра. И я тотально не выспался.

Все это, как говорится, к тому, что меня разбудил брат мой Миша, или Майк. Так его звали еще в детстве.

Ему двадцать. Позднее дитя, позднее развитие, молниеносная реакция и талант считать деньги. Мой младший брат - стальная счетная машинка. Он ненавидит меня, мой, как он выражается,

“пессимистический образ мыслей”. Студент экономической академии. Зарулил в Закутск из

Новосибирска, где жует Dirol своей науки, по каким-то делам и чтобы в очередной раз поглумиться над нищетой старшого брата. Любимый мамин сын. Пренебрежение ко всем, кто вне его круга. Это бывает в восемнадцать лет, но кто-то застревает. Колоссальные претензии к жизни. Я должен ему десять долларов, и это единственное, что нас связывает.

Не снимая черного плаща, он скучно побродил по моим апартаментам, скользящим движением пальцев коснулся кипы листов и спросил:

- Что, пишешь чего-нибудь?

- Пишу.

- Порнуху, поди?

Самая приторная улыбка в институте, должно быть.

- So what has gone down? - интересуется он. -

Still got a blends?

- I’m dog-sick.

- OK. God-sick… Представь, не ожидал услышать что-то подобное. А что Эдик? Уже покинул нас?

- Еще зимой.

- А чего приезжал?

- Не знаю.

- М-да. Ты, кстати, знаешь, как он о тебе отозвался?

Знаешь… По глазам вижу. Ну, сказал, что ты - гнилой желудок. Не перевариваешь здоровых идей. В

Париже он, наверное, закрутел… Не то что ты. Чего ты погибаешь? Сначала эта желтая фигня, теперь - вонючая духовность.