Unknown - 750c76f11b82488fab6d954fe331a3ae

Нас примирила “Волна”. Бог снова был рядом, на сей раз одетый в серый пиджак и джинсы, и без насмешки попросил у меня прикурить.

Перетекая друг в друга через сплетенные пальцы, черноволосый щетинистый мачо и белокурая скромница, мы слушали наше дыхание. Мы были столь идеальной, столь нереальной парой, что бармен поинтересовался: кто из нас работает в эскорт услугах? Ты удержала мою руку; это и в самом деле было смешно. Маленький

Тантал, вытиравший стаканы, находился в атоллах других широт, в доме земном, которого больше нет.

Ночь струилась в жадное брюхо рассвета. Мы совлекали с себя слова точно одежду, словно ловили тишину из старого радиоприемника, доносящего лишь шум океана.

Пар алкогольный стоял в мягких сумерках, будто у ночного затона. Я искал в тебе ясности и любви, сознавая, что не осталось в тебе ни того, ни другого, и жизнь твоя мало отлична от моей, разве что более изменчива внешне, когда пресность сменяешь ядом.

Отчаянная, хрупкая красота таилась в краешке твоего ушка, под которым поблескивала древняя серьга. Все же это была ночь, моя ночь и моя женщина, мой Бог, улица и солнце, восходящее из моря на исходе мостовой.

Никогда не было так хорошо. Расслабленный, я тонул в тебе, - как банально звучит все искреннее…

Бездна привычна, но к ней нельзя привыкнуть. Осталось во мне что-то такое, что боится фатальной нежности.

Нежность убивает. Я не смел прикоснуться к твоей душе, и рассвет прибывал словно пустыня. Моя любовь не дотянула до причин, где нет ни одной причины.

Когда я сжал твою талию в танце, когда твои груди коснулись моего сердца, Бог неспешно покинул ресторан и сошел вниз по улице.

Примечания к главе 24.

Ли прокуды ли жизни ради… - Ради жизни или смерти он покинул свое убежище. И сразу наступила тьма.

И увидел он разверзающиеся небеса, и дух, словно голубь, слетел на него (искаж. старослав.).

Патмосский узник - Иоанн Богослов, отбывавший срок на каменоломнях острова Патмос.

25.

Черный лебедь неспешно взмахнул крыльями и в нисходящем потоке воздуха завис над тайгой, железной дорогой и пассажирским составом, уже четвертую ночь двигающимся с Запада к центральному вокзалу Закутска.

Лебедь смотрел вперед. Все возникло за один миг в тени его крыльев и распространилось вдоль, параллельно вечереющему небу и цепочке вагонов, окатывая теплой воздушной волной верхушки сосен, занавески на окнах купе и дребезжащую медную ложку в пустом стакане, которая неритмичным своим звоном заставила подумать о колокольчиках женщину по имени

Лаура, что смотрела в окно на летящую птицу, и когда я понял, что вокруг не купе поезда, а веранда загородного дома, все уже изменилось и вновь предстояло жить в настоящем.

Лебединая стая слетает на озерное дно небес и, с криком пролетая над маковым полем, разрывает еще одну струну в сердце. Двенадцать часов. Упоительно страдает магнитофон, хрипловатый инглиш наполняет ночь.

Стол усеян опустевшими рюмками, бокалами с отпечатками lipstick, недоеденной закуской. Лампы в саду рассеивают комариные тучи, внизу, у изножия усталого дома, проистекают танцы. Жорж объял рекламщиц Свету и Лялю, в покачиванье сладостного медляка ощупывая их попки. Ахмед давно свалился в душной маленькой кухне, Ванек заперся в туалете.

Лаура беседует о чем-то смешном, бросая на меня авансовые взгляды. Добрая беседа старых друзей. Море разливанное. Держись, Олег, потока - сонду и ононду, да в пустоши и бляди бы не колиждо сотворих.

Из мрака появляется Леха. Развеваясь винным духом, он слету приземляется на стул.

- Олег, тебе не кажется, что ихняя “Вlond” как-то подозрительно напоминает нашу “Блядь”? Опять же, юс большой, носовой звук арийский. “Он”, как известно, значит у нас “у”. Значит, блонд - это блуд.

Сон в руку.

- Да, тут без юса мелкого не обошлось. Экий ты ученый.

- А я думал, ученый - ты. Кстати, как там поживает

Шопенгауэр?

В беседу вклинивается Жорж.

- Мужики, вы типа объясните мне. Чего там у Шопенга вашего? Читывал я книжку евонную, одну страницу смог

- и все. И то один лишь раз. Темный лес… Понятно, что там стебалово какое-то крутое, но где смеяться, я не понял.

- Nel mezzo del cammin di nostra vita, - отозвался

Леха. - Озимый край пройдя до середины.

И поскучнев, налившись лимфой, он стряхивает с шерсти пепел, оскаливает клыки и начинает длительно-сопливый монолог о своей потерянной судьбе, о судьбах России, о мужицкой крутости и тюрьмах, но заметив выражение моих глаз, абсолютно трезвых, он затыкается рюмкой водки. Тем временем Жорж мягко увлекает дамочек в баню. Вдруг все уплывает в сторону, сливается на другой край ночи. Лаура вынимает из сумочки пудреницу, открывает ее и, мельком взглянув в мою сторону, спрашивает: