Unknown - 750c76f11b82488fab6d954fe331a3ae

Лаура… Всегда удивлялся твоей походке. Она похожа на струю течения, которую никогда не потеряешь в речных извивах. Твой текучий шаг разбудил болезнь, в которую превратилась моя память. Жизнь состоит из черных кругов, пытающихся вытянуть из нас все соки.

Разорвав очередное кольцо, исторгаешь не победный клич, а усталость и опустошение. Мы не боги желаний наших, царевна моя. Мы не созданы для произвола. Но силы приходят вновь и вновь, и тогда я радуюсь, что не сдался и не заперся в круге, словно в норе. Как просто сорваться вниз. Верить только в успех и силу.

Как трудно быть человеком. Как легко впасть в варварство. Многие ломаются, и от ежесекундного треска, грохота, падения сходишь с ума.

Август, бульвар на набережной, полночь. За три дня до того, как я выпал из твоей жизни словно из самолета - на высоте стратосферы. Пока еще все ощутимо. Ночь сменила жаркий день, и кровь еще струится в наших объятиях. Яростно вращая языком в поцелуе, мы втягивали в наше нутро асфальт, деревья, звезды, реку. В нас не осталось ничего человеческого: только любовь. Вдруг, оглянувшись на шипение пены в реке, ты задрала платье и став спиной, выгнула бедра.

- Ну что же ты.

Я впился в тебя. Самое маниакальное соитие в моей жизни: абсолютная страсть. Оргия Осириса и Изиды в чреве матери, а та - с Супругом в чреве Мирового

Кита Йохимбе. “Ну что же ты”! Это значило: “Возьми меня”. Эта архаика куда лучше выражает суть. Если бы можно было взять тебя без остатка! С этой травой, птицами, мертвыми киосками и фригидным мерцанием звезд. О боги мои, я вносил в свои толчки тектоническую мощь планеты, и твоя лава взорвалась; я зажал тебе рот, впитывая крик ладонью. Город проглотил мой стон, как пил он дневные фонтаны. Я, неуклюжий, заброшенный, с дрожащими от безумия руками, я навалился на тебя, качаясь от мысли, что не могу поглотить тебя полностью и навек.

- Что это с тобой? - смешок, прикосновением пальцев к глазам.

- Ничего. Просто показалось…

Те, кто любят, обладают проклятым даром: они всегда правы. Фраза “я люблю”, если это искренняя фраза, передает нас в руки объективности. Власть над ней достигается только полной капитуляцией. Она оставляет без защиты, иллюзорной, но в которую вы свято верим, открывает словно молитва, и в минуты страха вспоминается о том, что если у молитвы есть высокий покровитель, то у этой фразы ни дна ни покрышки.

Отныне весь мир становится слишком реальным для нас, привыкших к молчаливым компромиссам; он становится объективной истиной, бессильной или убийственной без нашей личной и самой непосредственной поддержки. Если вы открыли ее глубину, и готовы следовать к последнему пределу, тогда вы проживете свою собственную, а не украденную у других созданий, жизнь. Цена открывающегося пространства - наша собственная цена. Все прочее - лишь декорации или попытка нас разрушить. Но к чему говорить об этом? По крайней мере, сейчас? Ты ускользнула, летя дальше.

Следя за тобой, я диктовал себе грамматику рая, я танцевал на его волнах точно лист назаретской смоковницы. И развратив себя надеждой, я расширился до небес; смерть воробья или мыши доставляла страшную боль. Я надеялся, Каннибель. Это было единственное занятие, оставшееся мне. Позвоночник вонзился в созвездие Скорпиона и каждую ночь я спускался по нему вниз со своей верой в кармане. Я надеялся в одури остановок, в колыбельном ритме электричек, в лязге серебряных молний, в грохоте входящих в город колесниц. Я стал маньяком надежды: от меня шарахались даже фанатики. Я верил и надеялся, и это было бессмысленное бешенство агонии, когда тело перед смертью хватается за косы беспечной дурочки-души.

Иногда ты сходила на землю. Тогда я окружал тебя.

Вращеньем вертолетных лопастей нависал над твоей макушкой, и поле волос твоих волнилось. За поворотом улицы, в районе набережной и острова покачивалась ночь, абсолютная полупрозрачная ночь. На берегу раздалось шипение. Тот, кто выходил из нечистых волн, был предсказан патмосским узником, и тот перевернулся в раю, когда увидел, во что превращается мечта. Зверь смердящий покинул воду и стал передо мной. “Я - твоя надежда”, сказал он. И было на голове его семь глаз, каждый впивался в душу, глодал печень. И силу его питали такие как я, и он жрал нас, покинувших небо, громыхающих в словесах и жестяных молниях. И на плече его восседала ты.

Впрочем, я сходил с ума. Легко соскочив с плеча, ты обняла и извинилась за исчезновение. На перекрестке в центре города ты остановила машину; мы отправились в ночь.