Unknown - 750c76f11b82488fab6d954fe331a3ae

2-3D-грамоты. То ли выбросил, то ли забыл где-то.

Я погладил рукою ткань и попытался окунуться в детство, вспомнить что-нибудь сентиментальное, но не смог и только очистил полинявший лацкан от увядших ромашек, прикрепив свежую бутоньерку. Ткань не слишком испортилась. Отец ушел молодым, но жизнь его была нелегкой. Да, такие костюмы нынче не делают.

Мой суровый 3D-отец получил свой первый и последний инфаркт на трибуне горкома. Он умер будто римский офицер, сраженный парфянской стрелой на гребне атаки. Меня допустили к нему только на третий день, когда стало ясно, что он уходит. В палате реанимации все казалось стеклянным: воздух, цветы, тишина. Мне предстояло свершить обряд Передачи. Я укрыл тело отца белым знаменем его когорты (он был воин), усыпал комнату душистыми травами, установил золотую лампаду и серебряную чагу с водой, затем бережно приподнял его за плечи и усадил на подушки.

Отец шелохнул правой рукой, давая знак к началу.

Он говорил тихо, но очень собранно и ясно. Я чувствовал, как тяжело ему дается этот шепот.

“Оставляю тебе мой разум”. “Я принимаю твой разум”.

“Оставляю тебе мое дыхание”. “Я принимаю твое дыхание”. Отец вздрогнул. По прямой морщине к губам пробежала предательская слеза. Я поцеловал его в щеку, стерев слезу своей кожей. Взял его руку в свою, и он смог продолжить. “Оставляю тебе мои жизненные силы”. “Я принимаю твои силы, отец.” Я встал, поклонился и уходя произнес финальную фразу, вложив в нее всю невыраженную любовь к нему: “Да достигнешь ты высших миров”.

Мне было четырнадцать. Отходные, похоронные и поминальные ритуалы - главная обязанность легионных волхвов, первое, чему нас учили, и я старался как мог. Но когда я выходил за дверь, где ждали местные светила медицины и аватар-атташе со свитой, меня пронзила внезапная мысль: разве могут миры, даже высшие, быть окончательным освобождением? Ведь я желал ему свободы навсегда, не на веки вечные , а больше, навылет, насквозь, так, что выразить невозможно. Но что же я сказал ему?

Жизнь отца была кошмаром, кошмаром битвы за идею.

Ради нее он пожертвовал всем. Неужели он вернется?

Да, воины не святы, но среди воинов он был святой - настоящий воин. Ничего ради себя. Отца уважали даже те, кто ненавидел. Он был не знаменосцем - знаменем.

И вот теперь он вернется в этот подлый мир. Жертва была напрасна.

Я вышел в больничный дворик. Черные стволы деревьев, чистый декабрьский снег, приглушенный серостью неба.

Все так просто. Так невыразимо. Только тогда я понял, что плачу.

Похороны были весьма торжественны. Красота этой смерти никого не оставила равнодушным. И траурный бархат, и гром барабанов, и коленопреклонение друзей, проконсул с мраморным лицом - все впечатляло, однако на поминках моментально забыли, что это не свадьба.

Ведь пища и питье, и приятное общество, это всегда праздник, и хватит терзаться. Вечереет, градус растет, моя мать с младшим братом ушли на кухню и забыты, на меня стараются не смотреть, потому что я назло всем серьезен как никогда, друзья батяни, благочестивые советские римляне, глотают пшеничный фалерн и уже затянули свой Harundo strepebat. Salsa,

risus, optimi stomachi, пока вдруг кто-то из дородных матрон не замечает, что Александр Васильевич все-таки умер и, наверное, сейчас смотрит на нас. Однако замешательство - лишь на минуту. Никакому идиоту не приходит в голову поверить, будто он действительно здесь. Он умер на работе, защищая друзей, он привязался слишком сильно к совершенству идеи, его похоронили как положено герою, и к чему впадать в мировую скорбь? Тупые, но такие здоровые люди.

- Пусть мертвые сами хоронят своих мертвых, - успокоившись, говорю я. - Так Иисус говорил…

Антон вздыхает, роняя голову и глядя за стекло.

- Не советую. Думаешь, мне трудно с говном тебя смешать? Я куплю тебя и продам.

- Это вряд ли.

- Берсерк… Вы все, с вашим Одином… Идиоты.

Неуправляемые. Но я найду подход - уверяю тебя.

Антон ухмыляется. Prosthe leon, epitenthe dracon.

Но похоже, все становится серьезным. Он смотрит на меня без всякого выражения на лице, чем выдает свою предельную собранность, высочайший накал чувств. Его начинает нести.

- Ты кто такой, чтобы меня осуждать?.. А? Да, я поднялся на рэкете. А что не рэкет?.. Мы забираем у пчел излишки меда, забираем у коров излишки молока, мы убиваем животных и рубим лес. Причем мы сами забили межу, что для них является излишками, а что нет. Мы считаем себя царями природы и ставим все живое в положение пролетария. Только воспроизводство