Unknown - 750c76f11b82488fab6d954fe331a3ae

Перевернулся на ровном месте. Моей “блюберде” - звездец, а мне - хоть бы царапина… Это второй звонок, Олег… Я решил учредить духовный альманах.

Религия, психология, экономика, реклама. Все. И еще духовность. Сам понимаешь, нас ведь интеллигенты ваши сраные чертями считают. Исчадьями ада какими-то.

Но ты вот не ходишь в церковь, а я хожу. И столько церкви отдал, что ты за всю жизнь не заработаешь.

Нужно.

- Знаешь, Антон… К нам тут недавно, в журнальчик, один человек приходил. Святой. Он только что вернулся откуда-то с севера, где жил последние десять лет.

Наши - ваши - в общем, его пригласили, потому что он когда-то был православный священник. Отец Никон.

Его приход был самый лучший. А потом он исчез. оворили, кровь взыграла - старообрядцы подложили генную мину. Ну вот, значит. Я вопрос ему задаю, для протокола: за что нам эти все грехи? И к чему ведет опыт искупления? Да ник чему он не ведет, - говорит.

-У Бога нет ничего личного к людям, потому что нет никакой боголичности. Он не участвует. Здесь, в этом аквариуме, есть определнные законы, а в них - никакой определенности. Если ты вверху, тебя опустят, если внизу - поднимут, и так постоянно. Смысла никакого, заслуг никаких, просто закон: равенство-братство. Ты либо участвуешь в нем, либюо уходишь. Но это уже не ты и не твоя противоположность. Я спрашиваю: а как относится Бог к этим законам? Он: да никак. Ты ведь, говорит, Эпикура читал? Он был единственный по-настоящему просветленный, из всех греков. Ну, может быть, что-то у Платона было… Подумай: вот ты вроде борешься за абсолютное добро, а потом - хлоп! И все по камерам.

- Ну что же… Такое бывает. Они ошиблись, твои коллеги. Беса в дом пустили. Я читал обо все этом…

Это бегство от проблемы. От реальности. Ты ни хрена не понимаешь народ. Открою секрет: все очень просто.

Они кланяются и черному, и белому. Все эти Молохи,

Ваалы. Почему? А на всякий случай. У белых сила, и у черных сила. Значит, обоим кланяться будем. А я думаю, надо все радикально. Или ты с Богом, или с

Дьяволом. Вопрос такой: ты за какую команду играешь?

Меня прошиб хохот. Он бьет, сотрясает, вышибает слезу, стол скрипит, чашки падают, треснувший потолок рушится нам на головы. За соседним столом оживление: рассказывают длинный анекдот.

Не знаю, сколько времени я сидел молча. О Глубочайшее…

- Какая команда? - спросил я.

Стегнув плетью химеру жалости.

- Антон, ты же знаешь: я немного предсказатель.

Ты будешь бегать от своих бесов, пока они снятся тебе. И меч у тебя - бутафорский. Такой же как бесы.

- Ну, тебя-то я прихлопну, - ухмыльнулся Антон.

Глаза его забегали. - Сдохнешь ведь. Раздавят.

Итак, мы наблюдаем пример неоспоримой жизненной логики. “Сдохнешь”. Это вполне реальная перспектива, учитывая обстоятельства. Но, по крайней мере, я сдохну без премудростей змиевых. Никто не познает собственной смерти, только чужую. Эта вода, постоянно уходящая от лица, вселяет только бешенство. Иногда умирают друзья и близкие, но что я могу почувствовать, кроме фантома утраты?

Может быть, Антон понимает, что ведет его не столько вера, сколько страх смерти, потому что любимым его наставлением является mementе mori, на языке, столь неприятном его братьям по разуму. “Римляне, они всегда об этом помнили”, говорит он. Не знаю, что думали квириты на сей счет, но я тоже вырос в одной империи и не заметил почтения к смерти

- разве что к геройской, за идею, на войне. Помню, как приехав домой я первым делом отправился в

“Берегинский” - ритуальный мегацентр на северо-западе Новосибирска. Я не был здесь пять лет. По срединному проходу, в сектор 17, отдел 21, меня провела девушка из обслуживающего ангел-персонала - как того требует традиция, обнаженная и с черной лентой в волосах. Обстановка

(или мое восприятие) - все осталось прежним: не гнетущим, а скорее трансцендентным, и потому, несмотря на все великолепие ангельской девичьей фигуры, греховных помыслов я не ощутил. В рядах одежды с немногчисленными группами скорбящих я разглядел костюм отца - светлокоричневый, с искрой и должностными позументами. С наивной гордостью пленного поблескивало шитье - надпись СССР. Поверх мраморной вешалки все так же улыбалась его голографическая имажинация. Что-то шевельнулось в моем сердце. Совершив зеркальный жест, я вынул из внутреннего кармана паспорт и военный билет родителя.

Некоторые прячут их за подкладку, но отец не сочувствовал диссидентам. Он выхватывал этот набор как нервный пограничник оружие и показывал при каждом удобном случае. А я даже не знаю, где мои