Вокруг галдела толпа, Андреев понимающе замер неподалёку, а Михаил думал. Но потом тряхнул головой и продолжил прерванный путь. Можно было бы завершить эту историю, конечно, и слащаво-приторным голливудским хэппи эндом, подойти к ней, позвать её с собой. И она бы, вероятно, приняла его предложение. Но к чему это? Это был её собственный выбор, её решение, за которое он не отвечает. Было бы очень благородно с его стороны, поступить именно так, но к чему бы это привело? Здесь она старалась, выполняла свою работу... Выполняла так хорошо, что он ей очень благодарен, но что будет с ними в обычной жизни? Вряд ли всё останется по-прежнему. Поблекнут краски, сотрутся острые воспоминания, и вот они – семейные будни. Обгаженные пелёнки, тёщины блины и телевизионные сериалы. И контраст между тем, что с ними, скорей всего, будет и тем, что с ними было во время их знакомства, убьёт их вернее любой семейной трагедии.
Возможно, она этого не понимает, но так лучше и для неё. Хотя бы потому, что он чувствовал в тот момент только жалость. Не любовь, не привязанность, а просто жалость. А на одной нежной жалости далеко не уедешь.
Однако достаточно большая его часть всё же стремилась к ней. И не важно – по какой причине. Важно было то, что это раздражало. Он понимал, что ему следует делать, но принять это понимание оказалось гораздо сложнее.
Всё ещё с мыслями о Насте он хмуро простился с радостным Роджером и командой, которая его “вела”, и поднялся по трапу. На верхней площадке он остановился и последний раз посмотрел на Центр, утопавший в зелени деревьев и благоухании цветов. Люди внизу замахали руками и закричали ещё громче. Стало совсем худо.
- Они что, все всё знают? – Спросил он поднявшегося вслед за ним Андреева.
- Все, но не всё. – Тихо ответил генерал. – Роджер провёл тут у нас основательную кампанию на тему спасителя мира, рисковавшего своей жизнью ради бла-бла-бла, но о подвиге которого никто никогда не узнает. И теперь все эти люди пришли проводить тебя, чтобы ты не счёл человечество неблагодарным. – В голосе Андреева послышалась лёгкая ирония.
Михаил на это хмыкнул, развернулся и прошёл внутрь самолёта. Андреев зашёл сразу за ним. Стюард тут же захлопнул люк, отрезав крики.
- Домой, или куда ещё? – Спросил генерал, когда Михаил обессилено опустился в кресло.
- Неважно. – Ответил тот. – Лишь бы там было много снега...
Андреев приподнял правую бровь, не столько удивившись, сколько вежливо давая понять, что слышал, а потом сел в своё кресло и углубился в чтение журнала. Было ясно, что ему до смерти интересно, что ж там, в “Коконе” происходило, но он понял состояние Михаила и не стал досаждать.
Самолёт развернулся, разогнался по полосе и взмыл в небо. Сразу за Периметром пошло сплошное снежное поле. На мгновение Михаилу, равнодушно смотревшему в иллюминатор, показалось, что он заметил на нём две бегущие за самолётом белёсые точки. Он дёрнулся, но тут же горькая усмешка скривила его губы. Спасибо огромное “Кокону” за самые светлые воспоминания его жизни. О людях, зверях и событиях, которых никогда не было. И поклон ему до земли.
- Почему летают птицы? Потому что не могут иначе. Не любить тебя, моё сердце, я не могу тем паче... – Прошептал Михаил.
Андреев оторвался от журнала и теперь уже действительно удивлённо на него посмотрел. Михаил улыбнулся и пояснил:
- Это я написал. Когда мне было шестнадцать. Так давно, что уже и забыл. А сейчас что-то вспомнилось...
Генерал рассеянно кивнул и снова углубился в чтение. А Михаил опять повернулся к иллюминатору и попытался определить – где было Преддверие, где Независимость, а где Ковчег. Но под крылом самолёта проходила совсем другая земля. Тогда он закрыл глаза и попытался снова заснуть. Да так, чтобы проспать всю дорогу.
[1] Почему прекратил огонь? Ранен?
[2] Никак нет!
[3] Почему бросил оружие? Контужен?
[4] Да.
[5] Держись, рядовой! Нам нужен каждый боец. Мы должны продержаться как можно дольше...
[6] Прекратить огонь! Экономьте боеприпасы! Откроем огонь, когда подойдут поближе!