Елена Кисель - Аид. Любимец судьбы

– Климен, сжалься! Не было дня, чтобы я не пролива-

ла слез, чтобы не думала о тебе…

А когда делила с Кроном ложе – думала?

– Так нечестно, брат! – передо мной встало теперь

лицо рассерженной Гестии. – Ты не видишь и не слышишь

ее, ты слышишь только «Я, я, я!» Как ты страдал! Как тебе

было плохо! Ты думаешь – ей не было страшно и плохо, ког-

да она отдавала собственных детей. .

Отдавала. Собственных. Детей.

Отдавала.

Я правда слышу не то. Не те слова, не те годы – клочок

неба, улыбка, ласковые прикосновения и шепот: «Ну, что

ты плачешь, мамочка здесь, все будет хорошо, тихо, тихо…»

Потом грубая ладонь на младенческом горле – странно, рань-

ше не помнилось. Запах чеснока и чего-то кислого. Долгое

падение в темноту. Раздирающий легкие плач. Однородный,

густой и душный мрак, липнущий к лицу. Недоумение: поче-

му все не хорошо? Или это и есть – хорошо? Я не хочу, чтобы

было так хорошо, забери меня, услышь меня…

Ярость, поднявшая на ноги, долгие удары о стену

темницы, провалы во времени и собственной памяти, и

слез больше нет, я не заметил, когда разучился плакать и

перестал быть ребенком, когда детское сознание: «А отец-то

зараза…» – заменил холодный, непоколебимый разум…

Зато это я помню. «Никто меня не зовет. Ты зовешь:

Аид-невидимка»…

– Климен, сын мой…

Она держалась за край моего плаща, стоя на коле-

нях, – когда успела, или это я отвлекся, заглядывая в бездну

64

своего детства? Молча оттолкнул ее – кажется, слишком

сильно, она упала, и Гестия бросилась ее поднимать.

– У тебя двое сыновей, – выплюнул, глядя поверх ее

головы. – Три дочери. Тебе хватит детей.

– Брат! – закричала Гестия, как будто я причинил боль

ей, оттолкнул ее, и я невольно остановился. – Неужели ты

совсем не умеешь прощать?

– Сын! – прошептала Рея, плащ из волос некрасиво

рассыпался по каменному полу. – О, сын мой, как долго…

Очень долго. Наверное, слишком долго.

Мы разговаривали слишком долго для чужих. У ко-

торых к тому же еще и нет общих дел.

Я развернулся и вышел, едва не сшибив Посейдона

– тот как раз собрался войти. Брат обычно стоял на ногах

крепко, но тут удержался с трудом.

– Климен! – полетело из-за спины полузадушенное.

Я не оглянулся и не ответил на чужое имя.

Меня не тронули рыдания и возмущенный глас

Жеребца позади: «Что он сказал?!»

Было много дел.

Гестия была права: я безумен, если возомнил, что мне

позволят сидеть в углу вечно. И если решил сидеть в этом

углу. Здесь, на Олимпе, нет Таната с его клинком и Гелло с

его ругательствами, зато есть обширная незнакомая терри-

тория и война на пороге, и…

– Может, мне стоило рассказать тебе о том, что

такое прощение, маленький Кронид?

Я давно не слышал ее, и теперь пришло – облегчение.

– Не стоило. Так легче.

– А о том, что такое сожаление, я тебе говорила или нет?

– Не припомню такого.

Она погладила меня по плечу – прикосновение было

чуть заметным, как всегда, и можно было счесть, что оно

65

чудится… если бы я не испытывал такого же много раз до

освобождения.

– Когда-нибудь ты познакомишься с моими дочерьми

– Мойрами, что прядут нить судеб. Я воспитывала их так

же , – в голосе зазвучала сдержанная гордость. – Иначе они

не смогли бы…

– Что?

– Вынести собственную мать. Забудь, маленький

Кронид. Климен – очень красивое имя .

– Не мое имя. Я выбрал один раз – то, которое ты мне дала.

– И выбирать единожды я тоже учила своих детей , –

вздох. – Когда ты успел нахвататься?

– Танат утверждал, что я быстро учусь.

Умолкла то ли с укоризненным, то ли с довольным

смешком.

Дворец был огромным, помпезным, неуютным и

щелястым, чем-то потаенно смахивающим на лабиринт

времени; сквозняки дули отовсюду, а коридоры жадно жра-

ли звук шагов, превращая его в глухое туканье. Переходы

были монументальны – под рост отца и других титанов – и

украшены мрачной мозаикой черных и серых камней.

Гелиос-Солнце редко проникал сквозь эти стены (и

для меня это было хорошо). Кроме нескольких залов, кори-

дора с хрустальным потолком да сада – не было мест, куда

заглядывала бы золотая колесница. Зато сами стены – мощ-

ные, отростки самих скал, высокие, суровые – на приступ

таких идти страшновато.

Не дворец – крепость.

Лицо отца вспомнилось, когда я осматривал оружей-