Ахто Леви - Улыбка Фортуны

И странно было ему читать, что все равно жизнь у них, хотя и нелегкая, —хорошая. Он не сомневался в ее искренности и честности этих уверений, потому что его мама всегда была прямая и искренняя.

Оказавшись на чужбине, его мать осталась верной своим детям. Она никого больше не любила — только их. Когда она ушла на пенсию, у нее были уставшие грустные глаза, а ее светлый лоб покрыли тонкие-тонкие морщинки, ее волосы поседели, такой заново узнавал свою мать Серый — на фотографии. Она стала присматривать за внуками и внучками, семья в конце каждой недели собиралась в ее уютной квартире. Глаза, усталые и немного грустные, смотрели на людей честно и открыто. Ни у кого не видел Серый таких глаз, как у его матери. Они всегда были серьезными и правдивыми. Вот еще у Чебурашки такие же глаза.

И хотя его маму ждала спокойная старость, она никогда не была счастлива. Больше четверти века ее мучила боль, какая бывает у людей с ампутированными руками, когда болят несуществующие руки. У матери болело сердце от воспоминаний о сыне, которого она никогда не могла бы себе представить Серым Волком. В ее памяти всегда жил тот сентябрьский день, когда мальчишеская фигура ее сына в коротеньких штанишках, с рюкзаком за плечами исчезла за поворотом улицы. Таким она запомнила его на всю жизнь.

Они нашли друг друга, но между ними были тысячи километров, разделенные морями и границами, а границы — непреодолимые заборы, пока мир разделен на государства с разными социальными системами. На земле границы ограждают от недобрых соседей, но беда тому, чьи близкие оказались в чужом дворе.

А ведь у них там совсем иной мир, — думал Серый, — они не только говорят на другом языке, по-другому одеваются, они совсем по-другому думают, ведь он своих близких совсем не знает и они не знают его, хотя и одна в них кровь, хотя и любят они друг друга.

Он представил себе брата, идущего ночью по красивому городу среди сияющих красно-золотых витрин, бросающих причудливые тени на узорчатые тротуары, на гордые белые дома; он представил свою красавицу сестру — она идет по ночному нарядному городу, но идет одна и осторожно, не беспечно, ибо в этом мире, оказывается, можно быть избитым без причины, несмотря на время и место... Да, этот мир был Серому чужим, но как хотелось ему обнять свою мать, сестру, пожать руку Лейно!

Но пока это невозможно, и Серый писал о своей жизни, приключениях, о названой матери-геологе, она выполняла во время войны правительственные поручения, спасала коров в прикарпатских селах во время наводнения, исколесила всю страну; он писал им об этой женщине, не побоявшейся доверить ему, Серому Волку, ключи от своего дома. Да, можно писать, но всего не опишешь, ибо письма — не тучи вместительные, беспристрастные и нейтральные: тучам безразлично, если под ними где-нибудь идет война и умирают люди.

Но и они не вечно будут нести свою влагу куда хотят — их путь уже направляют руки человека, и добрая его воля заставляет дождевые тучи проливаться там, где жажда и жара убивают жизнь...

Только безнадежный эгоист пьет из родника радости в одиночку

Чебурашка пришла к Серому не скоро. Возможно, они успели до этого обойти все подмосковные леса, во всяком случае это было после того, когда Серый произвел в своем жилище очередной смотр. Он продал гардероб, который высился в квартире, словно скала, и построил в прихожей скромный стенной шкаф. Крест с Христом он в одну дождливую ночь благополучно вернул бы на кладбище, если бы когда-нибудь уволок его оттуда. Но, разумеется, никакого Христа в его жилище никогда не было, так же как не было у него кровати стоимостью в корову...

Он собрал в просторный мешок всю подаренную ему добрыми людьми мелочь: слоников, зайцев, собачек, обезьянок и даже отштампованного на картоне, вечно улыбающегося Есенина с трубкою во рту, в этот же мешок затолкал лишние тряпки и повез это добро на толкучку, куда пришел вовремя: народу было много, а милиции не было видно... Потолкавшись немного ради приличия, он незаметно положил мешок и ушел. Но через два дня его вызвали в районное отделение милиции и вернули мешок: подвела метка прачечной. Разозленный, он этот мешок ночью попросту сбросил с балкона, и на сей раз его не вернули.

А сверхсекретный замок?.. Зачем он Серому! Смешно дрожать за свое барахлишко человеку, который в болотах тонул и со смертью за руку здоровался. Он помнил Тростовского и ценил его одержимость, понимая, однако, разницу между забарахленностью и собранием редких интересных вещей — экспонатов в доме Тростовского.