Ахто Леви - Улыбка Фортуны

С приходом в его жизнь Чебурашки из нее ушли все другие женщины.

Она пришла под Новый год и принесла Серому маленькую зелененькую елочку, свою жизнь и свои заботы. Впрочем, у нее была только одна забота — сын Юрик, которому Серый постарался стать другом.

Их стало двое. Только двое составляют целое, и только двое могут жить, не замечая мелочей, не разменивая на них драгоценного времени, — только двое, если они действительно друг другу нужны, если они не ошиблись, если не обманули себя своим выбором. Она была обыкновенной женщиной и, наверное, не могла бы ответить на многие интересующие его вопросы, многого бы не сумела объяснить, но он нашел ответы и объяснения в ней самой, в ее близости, в том, как она ходила, дышала, говорила, во всех ее мелочах и привычках. Когда-то в хмельную ночь одна женщина сказала Серому: «Любовь к людям начинается с любви к женщине...» Действительно, появилась Чебурашка и люди как будто стали лучше.

Он начал думать о том, что не все люди одинаковы. И на солнце есть пятна, но солнце все-таки греет. И надо быть терпимым к человеческим слабостям, это ведь тоже своего рода пятна, человек все равно остается человеком, если от него есть польза. Он стал мягче, общительнее. В этом он убедился, когда к нему заявился Концентрат, чтобы предложить им с Чебурашкой билеты в консерваторию. Обратив внимание на узкий диванчик Серого, он предложил им с Чебурашкой свою новую софу, уверяя, что прекрасно может еще немного поспать на рояле, ведь он привык...

Чебурашке надо было вставать в шесть часов, чтобы успеть позавтракать, привести себя в порядок и добраться до работы. С нею вместе вставал и Серый. Он внушил себе, что по дороге на работу, сам того не замечая, человек переключается из личной жизни в общественную; в троллейбусе от дома до места службы он превращается в работника. Плохо, когда человеку не надо идти на работу: его рабочее место дома за письменным столом, а рабочее настроение запаздывает. Вот Серый и решил ходить на работу вместе с Чебурашкой. Они вместе выходили из дома, садились в троллейбус, а потом пересаживались в два разных: ей — до службы, ему — обратно домой, к письменному столу.

Единственные разногласия в их жизни возникали из-за кухонной посуды, которую Чебурашка все настойчивее внедряла в хозяйство. Каждый раз, когда Серый что-нибудь выбрасывал, Чебурашка устраивала небольшую истерику, и он тоже, вспомнив тюремных психопатов, закатывал глаза, изображая на лице нервный тик. Он считал, что с истерикой можно бороться только истерикой, и был прав: она тут же испуганно кидалась за водой и заставляла его глотать какие-то отвратительные таблетки. Зато он терпимо относился к ее коллекции рисунков, изображающих Серого Волка и Зайца из мультипликации «Ну, погоди!», которыми она оклеила одну из стен.

Так у Серого появились личная жизнь и дело. Он начал повесть «Что было потом», хотя и не был уверен, что именно в этом его призвание. Когда-то в лесу ему было нелегко начать работать багром, топором, теперь было нелегко заставить работать мысль. Он перестал пользоваться седуксеном, успокоение давали маленькие руки Чебурашки, он ощутил потребность быть откровенным со всем миром, надеясь, открывая свои небольшие секреты, познать тайны и закономерности большой жизни.

Но это оказалось не так просто. Очевидно, нужен был другой жизненный опыт, чем у него, чтобы понять всяких вертининых — людей, которые вторгались в его жизнь, представляясь лаконично: «аспирант», «корреспондент», «историк», «математик», «искусствовед»... Если у Серого период праздной жизни был кратким, у этих людей, ежедневно заседающих в компаниях, по разумению Серого, просто не могло быть времени для истории, искусства и литературы, о которых они, безбедно кутя, обильно рассуждали.

Наблюдая за Вертининым, Серый не мог взять в толк, где у того кончается личная жизнь и начинается общественная; деньги ему где-то, видимо, платили за свободное время. Показалось Серому, что у Вертинина двойная жизнь: для государства — одна, в которой он подделывается под настоящего работника — только на словах, разумеется, для себя — другая, которой он доказывает, что слова — сила нематериальная, и посмеивается над доверчивыми.

Серый много ездил по стране, встречался с людьми и, сопоставляя их заботы и разговоры с разглагольствованиями Вертинина, каждый раз поражался: Вертинин и его компания никогда всерьез не интересовались делом, не болели за него, они только изрекали готовые истины, а людям не нужны лишние слова, люди без них знают, как жить. Колхозник с горечью говорил ему о картошке, сгнившей на полях по вине председателя; трубопрокатчик был одержим идеей рационализаторства; инженер с возмущением рассказывал о дорогой аппаратуре, заказанной за рубежом, но ржавеющей без применения где-то на складе из-за нерадивости какого-то администратора. И каждый не просто болел за свое дело, не просто четко выполнял его, каждый чувствовал себя обязанным покончить с бесхозяйственностью, найти наиболее выгодное для государства решение своей проблемы. Эти люди вызывали уважение и вовсе не нуждались в словесах, которые мог предложить им Вертинин.