Ахто Леви - Улыбка Фортуны

Он сказал, что еще легко понять тех, кто, не зная волка, не лезет в его шкуру, а начинает, как бы глядя из столичного окна, воображать романтику мест не столь отдаленных, где одни водят, а другие послушно ходят. Но зачем понадобилось Серому, взявшись за перо, искать тропинки с гарантией, чтобы пройти и не ушибиться?

Он сказал, что Серый начал за здравие, но кончил за упокой, что все у него сводится к ответственности человека перед собой и обществом. Он высказал мысль, что Серый просто устал от жизни, решил дорваться до сытного стола, и пожелал ему приятного аппетита. Если же кто-нибудь хочет протрубить об истинах, он должен заявить о праве избранных на исключительность, смешно подумать, что все рождаются равными, сильная личность — исключение и права у нее — особые. Вот об этом и надо писать, а не разводить кляксы.

— От тебя, как от личности, провинившейся перед обществом, будут ждать рвения, — говорил он, — к тебе относятся как к человеку с комплексом вины и ждут искупления... Ну что ж, служи. Будешь писать книги с фальшивым оптимизмом и с гнилыми восторгами: нашел свое призвание в радостном труде, катая бочки с капустой, коллектив помог обрести доверие... Все то, что можно прочитать в любой многотиражке. А жаль. Я всегда считал, что о нашем брате может написать лишь наш брат. Еще ни одному писателю не удался этот жанр.

Лысый был вор и образец изысканности, справочник хороших манер, хотя отсидел в тюрьмах лет двадцать и по сей день еще «не завязал». Ловкий шулер, он был всегда при деньгах, плевать хотел на законы общества, да и на правосудие тоже. Его жизнь была отягощена пристрастием к театру. Он попросил у Серого чего-нибудь выпить и долго читал наизусть — от Шекспира до Евтушенко.

И наконец, приходил к Серому Вертинин. Сначала он позвонил по телефону, представился и поинтересовался, как у Серого идут дела. Серый ему объяснил, что мог бы запросто купить двухкомнатную кооперативную квартиру в любом районе города с видом на какое-нибудь другое место, но не хочет расстаться с хором новорожденных, исполняющим ему по утрам гимн жизни, с одной стороны, а также с похоронными маршами, развлекающими его изредка со стороны старого Миусского кладбища. Затем этот человек поинтересовался, каким манером Серый творит: на машинке стучит или вручную старается. Узнав, что старается Серый вручную не потому, что боится мешать соседям, а исключительно из уважения к искусству, Вертинин сказал, что если Серый уделит ему несколько минут, он ему подарит японскую авторучку. Ради японской авторучки Серый был готов принять сто человек, хотя писал простым карандашом.

Пришел Вертинин в назначенный час: аккуратный, с черными локончиками. Еще раз представился и развалился в кресле. Они беседовали до полуночи, выпили бутылку коньяку, кофейник кофе, выкурили три пачки сигарет «Мальборо» (один Вертинин), посетовали на дороговизну коньячных изделий, осторожно и умеренно покритиковали власти и обсудили возможные варианты улучшения международной политики, коснулись также изъянов в кинематографии. Говорил главным образом Вертинин — участник (как можно было понять из его речи) и руководитель многих дипломатических миссий как на Востоке, так и на Западе, близкий знакомый и даже (это он особенно подчеркнул) друг многих высокопоставленных лиц. Серый слушал с неподдельным восторгом его рассказы о том, как он ездил на охоту в Саяны с одним членом правительства, как проводил время в обществе других больших людей, высказывания которых постоянно приводил в разговоре.

Среди многочисленных вопросов, заданных Серому Вертининым, был один, который задавали все посетители. Многих интересовало его семейное положение — женат ли он, собирается ли жениться, сколько намеревается завести детей и т. п. Но больше всего многих людей интересовала судьба его родных, проживающих в Швеции, — матери, сестры и брата.

— Если вас отпустят их проведать... вернетесь? — спросил Вертинин, с любопытством разглядывая Серого. — Здесь-то вы главным образом в тюрьме сидели. Там же у вас близкие родственники... И никто вас за это не осудит...

Серый задумался. Его настороживала небольшая деталь: откуда у такого изысканно культурного человека цинизм, который простителен какому-нибудь бродяге? И почему его так волнуют планы Серого, связанные с желанием повидать родных?

И вот в душу Серого закралось подозрение: а не агент ли Вертинин иностранной разведки, рассчитывающий на что-то в дальнейшем?