Поэзия Золотой Орды

Был пригож я — кто питал ко мне любовь,
Душу б отдал, отдал бы до капли кровь.

Был подобен я сиянием луне,
Знатоком наук я слыл в своей стране,

Ниспослал мне Величайший с высоты
Полной мерой и ума, и красоты.

Я обычаю был верен одному,
Я обязан был прозванием ему:

Кто бы с просьбою ни шел в мои врата,
Нищий дервиш или бедный сирота,

Хоть и тысяча увечных шла ко мне,
Уезжали после в шубе, на коне.

Всех, кто шел ко мне, отчаясь, — выручал,
Всех, кто шел ко мне, печалясь, — привечал.

День и ночь я не чурался добрых дел,
О голодных и убогих я радел,

Каждый день кормилась вдосталь беднота,
Не жалел я им ни птицы, ни скота,

Тьмы заклав овец, быков и лошадей,
Головами их я лакомил людей [65] В скотоводческих культурах голова животного является самым почетным лакомством. Видимо, прозвище Череп-царь проистекает именно отсюда. .

Так и жил бы я, красив и тароват,
Только смерть мне объявила шах и мат».

И замолкла костяная голова,
Иисусу провещав свои слова.

Он же молвил: «О заблудший человек,
Как же с телом распрощался ты навек?

Что увидел ты в загробном сне своем,
Вдруг уйдя за жизни этой окоем?

Кто допрашивал тебя в иных мирах,
Там изведал ты блаженство или страх?

Коли ты узрел воочью Ад и Рай,
Мир загробный мне в рассказе воссоздай!

Расскажи, как пережил ты смертный миг,
А не можешь, так забудь земной язык!»

За слезою покатилась тут слеза
Из глазниц, где были некогда глаза.

Череп вымолвил: «Однажды ввечеру
Восседал я, услаждаясь, на пиру.

Кто венец держал, кто — шубу, и сам-друг
Я сидел в кругу наложниц и супруг.

Слушай тот, кто любит радости земли:
На одну из них глаза мои легли,

Загорелось вожделение в крови,
Я возлег на ложе страсти и любви.

Тут придворный весть принес, что у дверей
Ждет убогий — просит милости моей.

Был охвачен я хотеньем — сверх него
Не желал я знать и видеть ничего.

“Дурень, — молвил я ему, — всему свой час,
Венценосцу не до милостей сейчас”.

Царедворец, чтоб обиду превозмочь,
Резким окриком прогнал калеку в ночь.

Пораженный этой грубостью большой,
Бедный прочь ушел с израненной душой.

Грех мой стал ему сопутствовать в пути.
Как его я ни искал — не смог найти.

Пламень нежности с подругой поделив
И телесное желанье утолив,

После в банный я направился покой,
Чтоб любовный пот омыть своей рукой.

Окатил себя водой из таза — вдруг
В голове возник неведомый недуг,

Свет в очах моих погас, и в тот же миг
Кровь отхлынула и желтым стал мой лик.

И рабы, узрев упавшего меня,
Принесли меня из бани, гомоня,

И на ложе возложили, и вокруг
Сели тысячи наложниц и супруг.

В страшной немощи лежал я ночью той,
Несносимой мучась болью головной.

На заре пришли везири и князья,
Разных снадобий напробовался я,

Не пошло мне ни одно лекарство впрок,
Лишь усилил хворь мою Всевышний Бог.

Днем умножились страдания стократ,
Изнемог я с головы до самых пят,

За неделю истерзал меня недуг,
В муках я не осязал ни ног, ни рук,

Думал я, вступить не в силах в разговор:
Кто ж наслал на тело этот сглаз и мор?

Вновь явились царедворцы во дворец,
Увидали, что приходит мне конец,

В плач ударились при виде смертных мук,
Отослали прочь невольниц и супруг.

Позабыв, кто я такой и что со мной,
Государство позабыв с его казной,

Так лежал я в забытьи, убог и сир.
Вдруг пустыней обернулся дольний мир,

И, в глазах являя пламень неземной,
Шестиликий ангел встал перед мной.

Лица спереди и сзади у него,
От него не утаится ничего,

На закат и на восход концами крыл
Указует этот ангел Азраил,