Свен Хассель: Блицфриз

Отец твой давно уж в могиле,

Сырою землею покрыт,

А брат твой давно уж в Сибири,

Давно кандалами гремит.

Ой, худо в казенной квартире,

Нагайка[10] по спинам свистит![11]

Такие заунывные песни в России поют веками. С тех пор, как Сибирь стала каторжной.

— До чего же грустная песня, — бормочет Малыш и передергивает плечами, словно от холода.

Вдали грохочет артиллерия. Мы старые фронтовики и легко различаем звуки разрывов. Сейчас стреляют тяжелые немецкие орудия. Это артподготовка перед атакой. Неприятно находиться под обстрелом такими снарядами. Мы сочувствуем русским. Они свернулись, будто ежи, за брустверами. Это их единственная защита от смерти. Мы сами бывали в их положении. Мы тоже всего лишь солдаты. Пушечное мясо нового века.

— Muss i denn, muss i denn, zum Städtele hinaus[12], — напевает под нос Малыш.

Пламя костра русских танкистов отбрасывает на эту сцену фантастический отблеск. Нет ничего столь призрачного, как темные стволы елей в огненном свете.

— Дай глотнуть, — обращается Порта к Барселоне и требовательно протягивает руку; тот подает ему большую французскую фляжку.

Артогонь становится все сильнее. Небо вдали ярко озаряется. И мы, и русские смотрим на север. Это означает смерть, уродливую смерть для обеих сторон. Снаряды несут ее без разбора. «Вперед, для чего, по-вашему, вы родились, черт возьми?» Ревут моторы. Танки катят вперед, рядом с ними бегут пехотинцы. От страха каждый из них сам не свой. Безответственные политики назвали их становым хребтом нации.

Наступление набирает скорость. Танку нужно преодолеть минное поле. Никто не беспокоится о бегущем рядом, держащемся за буксирный трос, пехотинце. Он падает, его волочет, он ухитряется снова встать на ноги — и стреляет в каску, которая поднялась над краем траншеи.

Это война, приятель. Убей сына другой матери, пока он не убил тебя, и ты выиграл приз в лотерее смерти.

Если переживешь все это безумие, ты вернешься домой героем, только имей в виду, ничто не исчезает с этой земли так быстро, как героический ореол. Через два месяца после конца войны над тобой будут смеяться. Я знаю это по личному опыту. Ни в коем случае не стремись стать героем. Ты будешь разочарован.

Прямо над нашими головами минометные батареи чертят огненные полосы. Русские теперь прислушиваются. Их нервозность передается нам. Мины падают далеко за рекой. На полях загораются сухие кукурузные стебли. Если не считать огнеметов, сильнее всего мы ненавидим мины. Порта говорит, их делают из волосков с хвоста дьявола.

— Приготовиться к движению! — раздается громкий, властный голос. Эту команду отдал высокий русский офицер уже не первой молодости. На голове у него тоже старая, уже вышедшая из употребления буденовка с синей кавалерийской звездой.

Малыш решает завладеть этим головным убором. Легионер заявляет, что буденовку возьмет он.

— Тихо вы, — отрывисто говорит Старик.

Я помалкиваю, однако уже твердо решил, что буденовка с синей звездой будет моей. Их собирают все, потому что на смену им идут фуражки. У меня уже есть одна буденовка — с черно-зеленой артиллерийской звездой. Высокий офицер отдает приказания.

— Что он говорит? — спрашивает Старик, который не может — или не хочет — научиться понимать по-русски.

— Велит пошевеливаться и лезть в танки, — вольно переводит Порта.

— Держу пари, он из тех, кто стреляет без разбора — и не потому, что им нравятся звуки выстрелов, — говорит Малыш.

Мы ползем вперед, к более удобной огневой позиции.

Я прижимаю панцерфауст к плечу и навожу на ближайший танк. Малыш издает вздох предвкушения. Порта, с виду совершенно спокойный, жует ливерную колбасу. Хайде вставляет в панцерфауст гранату. Каждое движение такое, как написано в HDV[13]. Хайде — ходячий манекен, напичканный наставлениями и уставами. Он не убивает людей своими магнитными гранатами, а просто рассеивает незначительные скопления атомов, которые ему совершенно безразличны. Если ему прикажут, он перережет горло кому угодно. А если его за это упрекнешь, он сочтет тебя сумасшедшим.

Хайде считает, что приказы не нужно подвергать сомнению или хотя бы задумываться над ними. Если ему прикажут идти на Луну, он соберет свой вещмешок так же аккуратно, как новобранец, перебросит через левое плечо ремень винтовки, возьмет двухмесячный запас продуктов, щелкнет каблуками, молодцевато повернется налево. И, прямой, словно с привязанной к спине палкой, пойдет в сторону Луны и будет идти, пока не свалится замертво или кто-нибудь не отменит приказ. К несчастью для нормальных людей, таких унтер-офицеров, как Юлиус Хайде, много. Их найдешь повсюду. От них никуда не деться. Но Порта говорит, что эти уставники-роботы незаменимы. Без них все пошло бы прахом. Без толики «страха божьего» у людей появляется большое самомнение.