Свен Хассель: Направить в гестапо

Где-то позади слышались выкрики и смешанный шум. Малыш и Легионер остались прикрывать нас с тыла, остальные быстро продвигались вперед. Они оба лежали в густом подлеске рощицы.

Появились быстро шедшие между деревьями четверо русских солдат с зелеными петлицами НКВД[1] Зеленые петлицы носили служащие пограничных войск, управление которыми осуществлялось в рамках общей структуры НКВД. — Прим. ред.. Они были еще очень юными, очень ретивыми; еще стремящимися преследовать и убивать.

Они выбежали из-за поворота тропинки. Легионер молча опустил вниз большой палец. Малыш усмехнулся в предвкушении. Автоматы их смолкли почти одновременно.

Малыш вскочил и стрелял в положении стоя, плотно прижав автомат к бедру. Отдача сотрясала весь его массивный корпус.

Легионер, спокойный и собранный, как всегда в бою, негромко напевал одну из своих бесконечных песен о смерти.

Русские попадали головой вперед на сырую землю. Только двое из них подавали признаки жизни к тому времени, когда стрельба прекратилась, и Малыш пошел довести дело до конца. На том этапе войны это было необходимой предосторожностью; никто не думал о том, что лежачих не бьют, даже смертельно раненные способны вскинуть оружие и выстрелить.

— Извините, ребята. — Малыш бесстрастно опустил взгляд на мертвых солдат. — Хоть мы и очень любим вас, рисковать не можем!

— Совершенно верно, — негромко произнес Легионер. — Они бы перестреляли нас, едва завидев.

Взвод был захвачен врасплох во время попойки — мы отмечали день рождения Порты единственно возможным образом. И были не в том состоянии, чтобы гостеприимно встретить русский отряд, напавший на нас так неожиданно. Узнали мы о нем, лишь когда окна разбились и на нас уставились черные дула четырех автоматов. Мы инстинктивно бросились на пол и закрыли руками головы. У Легионера и Порты хватило духу бросить в разбитые окна несколько гранат, но как нам удалось унести ноги, я так никогда и не узнаю. От потрясения у нас все еще кружилась голова и дрожали коленки.

Мы собрались вновь на дальней опушке рощицы. Недоставало восьмерых.

— Я видел, как двое упали, — сказал Порта.

Мы ненадолго задумались над тем, что сталось с остальными.

Когда Малыш появился вновь, он тащил упиравшегося русского лейтенанта. Старик твердо сказал, что его нужно взять с собой как пленника.

Подходя к минному полю, мы услышали, как лейтенант вскрикнул. Малыш засмеялся, а Старик яростно выругался. Через несколько секунд Малыш появился из кустов — один.

— Пытался удрать от меня, — весело объяснил он. — Сам напросился, разве не так?

Мы промолчали. Из кармана Малыша свисал конец удавки из стальной проволоки, оказывающейся очень кстати во многих случаях; всякий раз, когда требовалась быстрая, бесшумная смерть…

— Удавил беднягу? — удивленно спросил Старик.

Малыш пожал плечами.

— Я же говорю, — негромко ответил он, — пытался удрать…

— Другими словами, — сказал Старик, — ты совершил убийство.

Все мы — всё, что осталось от пятой роты — лежали на брюхе под яблонями, бесстрастно глядя, как подходят резервисты. Мы ждали их четыре дня, и теперь нам было уже безразлично, появятся они или нет. Они приехали на грузовиках, медленно ползущих двойной колонной. Мундиры и оружие их были еще совершенно новенькими, элегантными, блестящими и почти невероятно чистыми.

Мы равнодушно смотрели на них. Не слышалось никаких замечаний, да их и не требовалось; приближавшиеся резервисты говорили сами за себя. Было ясно, что у нас не может быть с ними ничего общего. Мы были солдатами, а они всего-навсего новичками. Это было видно по тому, как бережно они носили свое снаряжение; по их жестким, блестящим сапогам. Так старательно и так бессмысленно начищенным до блеска! В таких новых сапогах далеко не уйдешь. Им требовалось еще устроить купель из мочи, лучшего способа размягчить кожу и вместе с тем сберегать ее мы не знали. В качестве идеального образца солдатской обуви можно было взять сапоги Порты. Такие мягкие, что было видно каждое движение пальцев ног. И если от них почти невыносимо несло мочой, это представлялось небольшой ценой за удобство.

«От тебя разит, как от тысячи сортиров!» — было как-то сказано Порте во время парада, довольно резко.