Unknown - o c7c818a920faa7f9

явлений, точно так же как одни и те же химические и физические законы

управляют и развитием простой клеточки и развитием человеческого организма.

Прежде господствовало мнение, будто общественный деятель должен вести себя

совсем не так, как частный человек. Что в частном человеке считалось

мошенничеством, то в общественном деятеле называлось политическою мудростью.

С другой стороны, то, что в общественном деятеле считалось предосудительною

слабостью, то в частном человеке называлось трогательною мягкостью души.

Существовало, таким образом, для одних и тех же людей два рода

справедливости, два рода благоразумия, - всего по два. Теперь дуализм, вытесняемый из всех своих убежищ, не может удержаться и в этом месте, в

котором нелепость его особенно очевидна и в котором он наделал очень много

практических гадостей. Теперь умные люди начинают понимать, что простая

справедливость составляет всегда самую мудрую и самую выгодную политику; с

другой стороны, они понимают, что и частная жизнь не требует ничего, кроме

простой справедливости; потоки слез и конвульсии самоистязания так же

безобразны в самой скромной частной жизни, как и на сцене всемирной истории; и безобразны они в том и в другом случае единственно потому, что вредны, то

есть доставляют одному человеку или многим людям боль, не выкупаемую никаким

наслаждением.

Искусственная грань, поставленная человеческим невежеством между

историею и частною жизнью, разрушается по мере того, как исчезает невежество

со всеми своими предрассудками и нелепыми убеждениями. В сознании мыслящих

людей эта грань уже разрушена, и на этом основании критик и историк могут и

должны приходить к одним и тем же результатам. Исторические личности и

простые люди должны быть измеряемы одною меркою. В истории явление может

быть названо светлым или темным не потому, что оно нравится или не нравится

историку, а потому, что оно ускоряет или задерживает развитие человеческого

благосостояния. В истории нет бесплодно-светлых явлений; что бесплодно, то

не светло, - на то не стоит совсем обращать внимания; в истории есть очень

много услужливых медведей, которые очень усердно били мух на лбу спящего

человечества увесистыми булыжниками; однако смешон и жалок был бы тот

историк, который стал бы благодарить этих добросовестных медведей за чистоту

их намерений. Встречаясь с примером медвежьей нравственности, историк должен

только заметить, что лоб человечества оказался раскроенным; и должен

описать, глубока ли была рана и скоро ли зажила, и как подействовало это

убиение мухи на весь организм пациента, и как обрисовались вследствие этого

дальнейшие отношения между пустынником и медведем. Ну, а что такое медведь?

Медведь ничего; он свое дело сделал. Хватил камнем по лбу - и успокоился. С

него взятки гладки. Ругать его не следует - во-первых, потому, что это ни к

чему не ведет; а во-вторых, не за что: потому - глуп. Ну, а хвалить его за

непорочность сердца и подавно не резон; во-первых - не стоит благодарности: ведь лоб-то все-таки разбит; а во-вторых - опять-таки он глуп, так на какого

же черта годится его непорочность сердца?

Так как я случайно напал на басню Крылова, то мимоходом любопытно будет

заметить, как простой здравый смысл сходится иногда в своих суждениях с теми

выводами, которые дают основательное научное исследование и широкое

философское мышление. Три басни Крылова, о медведе, о музыкантах, которые

"немножечко дерут, зато уж в рот хмельного не берут", и о судье, который

попадет в рай за глупость, - три эти басни {9}, говорю я, написаны на ту

мысль, что сила ума важнее, чем безукоризненная нравственность. Видно, что

эта мысль была особенно мила Крылову, который, разумеется, мог замечать

верность этой мысли только в явлениях частной жизни. И эту же самую мысль

Бокль возводит в мировой исторический закон. Русский баснописец, образовавшийся на медные деньги и, наверное, считавший Карамзина величайшим

историком XIX века, говорит по-своему то же самое, что высказал передовой

мыслитель Англии, вооруженный наукою. Это я замечаю не для того, чтобы

похвастаться русскою сметливостью, а для того, чтобы показать, до какой

степени результаты разумной и положительной науки соответствуют естественным

требованиям неиспорченного и незасоренного человеческого ума. Кроме того, эта неожиданная встреча Бокля с Крыловым может служить примером того