Юлия: Миядзава Кэндзи - Недетские сказки Японии

лица. Смотреть на это было просто больно. Голова — ещѐ терпимо, еѐ

можно было покрасить, свесившись головой вниз. А при покраске лица

приходилось клюв птицы помещать в воду, что, конечно же, доставляло всем ужасное мучение. Если по невниманию во время

покраски какая-нибудь птица делала вдох, то весь желудок, все кишки

прокрашивались и становились либо красными, либо чѐрными.

Зная это, птицы, перед тем как поместить лицо в краску, делали

глубокий вдох. После погружения в груди у них оставалось много

дурного газа, который надо было выдохнуть. Тяжелее всего было

маленьким птицам, ведь у них и лѐгкие были маленькими.

Когда они не могли больше переносить погружения, говорят, они

поднимали своѐ личико и так страшно кричали, будто умирают. Ну и

тогда, понятно, лицо оставалось непрокрашенным. Например, у

белоглазки вокруг глаз остались белые непрокрашенные места, а у

длиннохвостой овсянки остались не погруженными в краску обе щеки.

Тут я решил подтрунить над совой:

- Вот как. Вот как. Вот оно что. А я думал, что белоглазка и

овсянка сами попросили, чтобы им не окрашивали эти белые пятнышки.

Сова немного растерялась и, переведя взгляд в глубину леса, куда-то в темноту, ответила:

- Нет, здесь ваше мнение ошибочно. Это всѐ произошло из-за их

маленьких лѐгких.

Тут я решил, что пришло время вставить своѐ замечание:

- Если всѐ так, как вы говорите, то почему же и у белоглазки, и у

овсянки с обеих сторон симметрично белые пятнышки одинаковой

11

формы и в одинаковых местах? Это было бы слишком хорошо, чтобы

быть правдой. Если бы им не хватило воздуха и они прервали покраску, то белое пятно осталось бы, скорее всего, либо с одной стороны у

глаза,либо сверху на лбу.

Сова на какое-то время закрыла глаза. Лунный свет спускался на

лес подобно свинцу — тяжѐлому, но светлому. Сова наконец-то

открыла глаза, голос еѐ звучал несколько ниже обычного:

- Наверное, они красили обе половинки лица отдельно.

Я рассмеялся:

- Если бы они красили обе половинки лица отдельно, то

получилось бы ещѐ хуже, не так ли?

Сова с чувством достоинства отвечала:

- Ничего здесь странного нет. Размер лѐгких был одинаково

маленький, как в начале покраски, так и в конце, и поэтому в одно и то

же время у них ощущалась нехватка дыхания.

- Да, похоже, что так, — сказал я вслух, а про себя подумал:

«Хитрая бестия, логично придумала, удалось тебе улизнуть».

- Вот какие дела, — оборвала сова свою речь на полуслове.

«Да, сейчас я проиграл», — подумал я раздражѐнно, и у меня

пропало всякое желание разговаривать.

Однако мне опять стало стыдно перед совой, и я решил

продолжить разговор:

- Ах вот, оказывается, в каком духе всѐ это происходило. И в

завершение такие птицы, как журавль или цапля, так и остались

неокрашенными.

- Нет, это всѐ было по заказу, по личному заказу журавля.

Господин журавль сам приказал покрасить только самый краешек

хвоста в чѐрный цвет. Его покрасили согласно собственному приказу,

— ответила сова и удовлетворѐнно рассмеялась.

Уже в который раз отметил я про себя, как ловко эта бестия

использует то, что сказал собеседник, но вслух ничего не ответил, помня о том, что изначальной причиной, побудившей меня продолжить

разговор, было желание порадовать сову.

И сова продолжала:

- Однако коршун становился всѐ наглее и наглее. Деньги у него

12

появились, социальный статус вырос. Ходил он теперь с важным

лицом: я, дескать, среди птиц и есть самый первый труженик. И как

следствие — совершенно перестал работать. Себя он покрасил в

такую жѐлто-синюю, эффектную полоску, чем очень хвастался. Таким

образом, прошло два или три дня, манера его работы становилась всѐ

вальяжнее и вальяжнее. Просит его, например, птичка сделать узор, состоящий из пятнышек коричневого, белого и чѐрного цвета, а он

чѐрный забудет положить; или попросят его сделать элегантную черно-

красную полоску, а он сделает какую-нибудь раскраску попроще, вроде

как у ласточки. Другими словами, стал он работать спустя рукава.

Хотя птиц-то неокрашенных к тому времени осталось не так-то

много. Ворона, цапля и лебедь — всего-то три птицы и осталось.

Ворона каждый день приходила в покрасочную коршуна и устраивала

скандал: хочу, дескать, чтобы меня именно сегодня покрасили. А

коршун ей неизменно отвечал: «Да, обязательно завтра покрашу». И