Unknown - ЕЕРОДИТЕЛИ

- Уж не думаешь ли ты, милый Гарричка, что я стану жертвовать своими недозрелыми прелестями ради твоих скользких финансовых махинаций?!

Сказала так и сама испугалась - то был первый раз, что я решилась так открыто нарушить негласное табу; я даже зажмурилась, уверенная, что братнина гипсовая маска уже вовсю жарит зажигательную тарантеллу. Но, осторожно приоткрыв один глаз, увидела: Гарри не только не разгневан - очевидно, мои язвительные интонации ни о чем не напомнили ему, - но даже ни капельки не смущен. Рассмеявшись, он пояснил, что, дескать, осветил мне лишь одну сторону дела - негативную; а есть и другая, позитивная…

- Какая еще «позитивная»? - равнодушно спросила я. Странно: только что я жмурилась в ужасе - как бы он чего не заметил! - а теперь мне вдруг захотелось плакать, именно потому, что он ничего не заметил. Только сейчас, в этот миг, я осознала то, что так долго не хотела осознавать: в последнее время Гарри играл в моей жизни странную роль, о которой и не догадывался, а, если б догадался - пришел бы в ярость.

Как ни любила я названого брата, но искала его общества, утешения - не из-за него самого. «Близкий человек», «развеяться» - все это ерунда... Он знал Влада, ненавидел его с такой же силой, как я любила - и силой этой ненависти как бы нес Влада в себе. Каким-то парадоксальным образом он заменял мне его. Пока он был рядом со мной, и Влад был рядом, и я всегда подсознательно это чувствовала - как бы не притворялась перед собой, что давно обо всем забыла и утешилась.

И вот оказалось, что сам Гарри уже ничего не помнит, уже начисто выветрил из себя профессора, снова стал для меня названым братом, другом и только, - и мне больше не удается отыскать в нем отражения собственных страстей… Мной вдруг овладела такая печаль, что я перестала даже злиться на него - и почти с интересом слушала, как он весело поясняет, что, мол, этот его Славка может стать для меня, несчастной одинокой аутистки, спасением. Да-да, он, Гарри, долго думал и пришел к выводу, что мы просто созданы друг для друга. Дело в том, что весьма характерная (если не сказать специфическая !) внешность соседа, все эти годы баррикадой стоявшая на пути его романтических надежд, в моем случае может, напротив, стать залогом счастливого исхода:

- Ты же у нас - не совсем обычная девушка, - с двусмысленной улыбкой пояснил брат. - Мой дружок - это как раз то, что тебе нужно. Уж его-то ты никогда ни с кем не перепутаешь…

- Почему? - спросила я - теперь уже с искренним любопытством.

- Все тебе расскажи. Нет, милая, эти дела невозможны без интриги, поверь моему опыту. Увидишь - сама поймешь. А пока пофантазируй, помучайся в ожидании. Так будет лучше для вас обоих…

Он осторожно взял мою руку и поднес к губам; больше мне ничего не удалось от него добиться. Когда Гарри хотел быть загадочным - а он хотел быть таким почти всегда, и это прекрасно ему удавалось, не исключая даже экстремальных моментов, подобных недавнему, когда он, отглаживая стрелку на брюках, уронил себе на ногу раскаленный утюг, но не уронил при этом достоинства, окаменев побелевшим лицом в гордой гримасе возвышенного страдания, - выуживать из него какую-либо информацию было бессмысленно. Как ни пыталась я в тот вечер узнать еще что-нибудь о заманчивых свойствах моего потенциального любовника, Гарри знай себе отмалчивался да коварно ухмылялся.

Но сладкий яд соблазна уже проник в мою душу. До сей поры мне не приходило в голову, что клин клином вышибают, - и что, возможно, лучший способ избавиться от мучительных дум о Владе - это подыскать ему замену. А теперь мне стало казаться, что только в этом мое спасение, что одно только это и может вернуть мне душевный покой - и что сделать это надо как можно быстрее, пока Влад еще не окончательно в меня врос… Итак, я все чаще грезила о таинственном незнакомце, по словам Гарри, предназначенном мне самой судьбой, - и, признаться, мечты эти захватывали, тем более что Гарри делал все, чтобы разжечь во мне огонек любопытства. С присущей ему утонченностью он дразнил меня, преподнося мне свои замыслы в форме игривых намеков, а то и пышных, ярких, одурманивающих тяжелым сладким ароматом восточных аллегорий - порой чересчур изощренных для того, чтобы я могла уловить их суть без дополнительных комментариев.

Однажды, когда я особенно настойчиво пристала к нему с просьбами открыть мне тайну Славки Семиведерникова, он, пожав плечами, велел мне собираться на прогулку. Недалеко от Гарриного дома была заброшенная игровая площадка, где в пору нашего детства стояли качели, карусель, песочница и еще многое, многое; ныне от всей этой роскоши остался лишь так называемый «лабиринт» - невысокое сооружение, сваренное из толстых алюминиевых труб. Местечко это, давно покинутое детьми всех возрастов, привлекало меня именно своей уединенностью: с одной стороны его огораживают колючие заросли акации, с трех других - толстый полусгнивший вековой дуб, грязно-белая стена трансформаторной будки и, наконец, высокий забор примыкающего к площадке стадиона, чья металлическая сетка полна прорех. Сквозь одну из них мы и проникли в этот темный, мрачный уголок. Еще минут пятнадцать Гарри, ловко, словно петушок на насесте, примостившись на перекрестье труб и прихлебывая из горлышка «Хеннесси», свысока - не только в буквальном, но и переносном смысле - взирал на то, как я хожу по закоулочкам «лабиринта» - туда-сюда, туда-сюда, - пока, наконец, я, вконец устав и замерзнув, не поинтересовалась: