Unknown - ЕЕРОДИТЕЛИ

В первый же вечер я навестила его. Шторы на окнах и впрямь оказались шелковыми, теплого желто-золотистого оттенка, с пышными кистями на уголках; осторожно отведя их рукой, я увидела чудный тихий скверик - с желтеющими тополями, уютными скамеечками и заасфальтированной окружной дорожкой, по которой рука об руку прогуливались трогательные пожилые парочки. Порадовал меня и внутренний антураж бокса - тут был мягкий диван с черной кожаной обивкой, и «видак» на передвижном столике, и два белых венских стула, и явно антикварная прикроватная тумба красного дерева, на которую я, удивляясь собственной дерзости, выложила «гостинцы» - букет садовых ромашек, пакет с апельсинами и три остросюжетных детектива в ярких, соблазнительных обложках. Впрочем, очень скоро мне пришлось обнаружить, что Влад и без меня тут явно не скучает. Кто-то - я так никогда и не узнала имя героя - снабдил его увесистой стопкой порнокассет, которые хранились ныне в тумбочке и которыми он, благодаря пресловутому «Панасонику», мог наслаждаться целыми часами - в промежутках между процедурами; кто бы это ни был, спасибо ему, так как обещанные «три дня» в конце концов растянулись до двух недель - в организме Влада и впрямь оказалось полным-полно всяческих болячек, требующих тщательного рассмотрения. Что именно это были за болячки, Влад не пожелал со мной обсуждать; лишь однажды в палату влетел улыбающийся белозубый рентгенолог с пачкой негативов и с порога радостно завопил: «Нехорошее затемненьице у вас, Владимир Павлович!!!» - но ему пришлось тут же умолкнуть, сникнуть и ретироваться под воздействием страшной гримасы и выразительной жестикуляции стеснительного Влада.

Мои ромашки успели засохнуть, когда профессор, наконец, засобирался на выписку - правда, не с пустыми руками, а с месячной путевкой в спецсанаторий, куда направил его Центр Геронтологии; вот тут-то я, все это время старавшаяся, подобно профессору, делать хорошую мину при плохой игре, и сломалась, и впала в уныние - заведение располагалось где-то под Ногинском, где я при всем желании не могла навещать своего любезного. Тот утешал меня как мог, лукаво намекая, что, дескать, его подлеченный организм сулит нам в будущем массу сладостных утех. Я поддакивала и крепилась до последней секунды, бегая по магазинам в поисках удобоприемлемой бутылки для главврача, помогая Владу стирать, гладить и упаковывать вещи и провожая его до остановки, откуда ходил фирменный рейсовый автобус Центра, - но, стоило тому скрыться из виду, не выдержала и дала волю слезам. Хорошо, что Влад не видел их - я вряд ли смогла бы объяснить ему, почему мне так грустно. «Подумаешь, месяц!» - сказал он, забираясь в автобус. Да, месяц можно пережить, но что-то во всем этом присутствовало куда худшее, чем просто тоска разлуки: отчего-то у меня было чувство, что отъездом его завершается очень важный для нас и, может быть, счастливейший период; что нам уже не удастся перекинуть мостик через этот временной разлом; что мы с Владом встретимся уже не теми, какими расстались, - а, значит… значит, мы простились навсегда…

Эти настроения весьма сказались на моей успеваемости: растущий с каждым днем груз пропущенных лекций грозил лавиной обрушиться на мою голову в самый разгар осенней сессии. Но до нее надо было еще дожить. А пока я, не в силах ни на чем сосредоточиться и все больше погружаясь в сомнамбулическое состояние пассивного ожидания, прогуливала занятия - и в неурочное (то есть как раз в самое что ни на есть урочное!) время привидением бродила по гулким коридорам факультета, словно надеясь встретить там Владимира Павловича или хотя бы его тень. Но, к моему отчаянному сожалению, она мне так ни разу и не попалась. Зато несколько раз я наткнулась на пиковую даму, коронованную собственной косой - Елизавету Львовну, которая в третью нашу встречу молча, но выразительно покачала головой, что для тех, кто знал ее, было гораздо страшнее любых слов и угроз.

Даже Гарри, у которого было много своих проблем, стал замечать неладное. После той незапамятной встречи в ресторане - я, кажется, забыла рассказать об этом, коллеги? - последовала недолгая, в несколько дней, но тяжелая пауза, которую я, понятное дело, не решалась нарушить первой, - а затем мой непредсказуемый брат снова, как ни в чем не бывало, возник на горизонте и, так и не задав мне ни единого (!) вопроса о Калмыкове и наших с ним отношениях (по-моему, он вообще избегал поминать имя своего врага всуе), стал зато внимателен ко мне почти как в детстве - и все чаще звонил и зазывал в гости, сыграть партейку-другую. В первое время я принимала эти приглашения с опаской, резонно боясь, что Гарри, всегда щедрый на сюрпризы, и на сей раз готовит мне какой-нибудь хитрый психологический капкан; но, так и не дождавшись, пока он покажет зубы, позволила себе, наконец, расслабиться - и поверить, что он, попросту устав от своих бурных страстей, соскучился по нашим уютным тихим посиделкам. Вот только оказалось, что шахматный партнер из меня теперь неважнецкий - я все время думала о чем-то другом и беззастенчиво «зевала» фигуры. Поначалу брат списывал мою рассеянность на обычный предзимний психоз, но как-то раз, когда я, сидя у него в гостях, в самый разгар напряженной шахматной партии ничтоже сумняшеся взяла пешкой собственную ладью, он не выдержал: